И вот для того-то, чтобы разъяснить эту довольно сложную для понимания партийную позицию, Поллит и засел за сочинение памфлета, который в итоге был назван «Как выиграть войну». На тридцати двух страницах убористого машинописного текста он изложил точку зрения компартии Великобритании в отношении начинавшейся войны. В числе самых запоминающихся тезисов был такой:
Остаться в стороне от этой схватки, отделываясь одними только звучными революционными фразами, пока фашистские бестии топчут железными сапожищами всю Европу, значило бы предать все то, за что долгие годы боролись наши предки, мечтая победить капитализм.
Точно так же, как правда была на стороне абиссинцев, когда те поднялись на борьбу с итальянцами, писал Поллит, и на стороне испанцев, когда те подняли оружие против итальянских и немецких захватчиков, так правда стоит и «на стороне поляков, которые борются с вторжением нацистов, происходящим прямо сейчас». Хотя Поллит повторил свой призыв сражаться «на два фронта» (против Чемберлена – политическими средствами, а против Гитлера – военными), он выразился тем не менее абсолютно недвусмысленно: «Коммунистическая партия поддерживает эту войну, так как считает, что это справедливая война, которую должен поддержать весь рабочий класс и все друзья демократии в Британии»375. Брошюру «Как выиграть войну» с довольно непривлекательным портретом автора на обложке выпустили 14 сентября тиражом 50 тысяч экземпляров и начали продавать по 1 пенни за штуку.
У рядовых британских коммунистов памфлет вызвал смешанные чувства. Как хорошие марксисты, во всех бедах и напастях 1930-х годов они усматривали предсмертные муки капитализма, а в фашизме видели чистейшее выражение его скорого краха. И потому дружественный союз Сталина с Гитлером наверняка очень встревожил их: ведь это единение наглядно опрокидывало всю политическую картину мира, какой они видели ее ранее. Конечно, для самых закаленных коммунистов и это не представляло трудности. Храня верность своим убеждениям, они оставались невозмутимыми, твердо веря в то, что Советскому Союзу лучше известно, как нужно защищать свой коммунистический эксперимент. Впоследствии коммунист Дуглас Хайд объяснял это так: «На советских руководителях лежала ответственность перед рабочим классом всего мира – защищать СССР, и во имя этого они имели право заключать союзы с кем угодно, хоть с самим дьяволом»376.
Других же пакт озадачил куда больше, и для них памфлет Поллита внес толику ясности, обозначил тот курс, который оправдывал бы происходящее и в глазах остального мира, и в их собственных. Как вспоминал Кеннет Робинсон, позднее министр-лейборист, «Пакт был бомбой: мы просто не знали, как быть. Но я помню, мы все обрадовались утверждению Гарри Поллита… о том, что теперь мы должны вести войну на два фронта – и против нацистской Германии, и против нашего истеблишмента»377. Даже товарищ Поллита Датт пришел в восторг от его призыва – он описывал памфлет как «одну из прекраснейших работ», когда-либо написанных лидером партии, «изложенной очень ясно и просто»378.
Однако почти сразу же, как только памфлет вышел, у Поллита начались неприятности. В тот же день из Москвы пришла телеграмма с разъяснением новой партийной линии в отношении войны. Все братские компартии должны были принять эту линию и довести до каждого члена партии. «Нынешняя война, – говорилось в телеграмме, – это империалистическая и несправедливая война, за которую в равной мере несет ответственность буржуазия всех воюющих государств. Ни в одной стране рабочий класс или коммунистические партии не могут поддерживать эту войну». «Тактику нужно изменить, – говорилось далее, – международный рабочий класс ни в коем случае не должен защищать фашистскую Польшу», а после заключения нацистско-советского пакта о ненападении «разделение… на фашистские и демократические государства уже потеряло прежний смысл». Завершалось это сообщение зловещим предупреждением: «Коммунистическим партиям, которые ранее действовали вразрез с этой тактикой, теперь следует скорректировать свою политику»379.
Поллит наверняка пришел в замешательство, и его первым желанием было утаить полученную телеграмму – вероятно, в надежде, что он как-нибудь выберется из затруднения. Но это оказалось невозможно. Датт тоже откуда-то прознал о новом курсе Москвы, а он был чересчур старательным соглашателем и верным сталинцем, чтобы пустить все дело на самотек. Он обратился с просьбой к Политбюро снова собраться и пересмотреть партийную позицию. Поллит некоторое время пытался сопротивляться, отстаивая свою линию, но в конце сентября, когда вернулся с особыми указаниями Дейв Спрингхолл, представитель КПВ в московском Коминтерне, сопротивляться было уже бессмысленно. И 2 октября Центральный комитет партии собрался для рассмотрения назревшего вопроса.
На собрании, состоявшемся в то утро в штаб-квартире КПВ в Ковент-Гардене, Датт безоговорочно поддержал новую позицию Москвы и призвал принять ее. По его словам, партия «не сумела понять» суть «нового периода», который ознаменовали подписание нацистско-советского пакта и начало войны, как и то, что в этой «новой ситуации» необходимо «скорректировать наши взгляды» и «признать – честно и откровенно, – что наша линия была ошибочной»380. Ссылаясь на Ленина и на многочисленные теоретические понятия и «-измы», чтобы произвести впечатление на слушателей, Датт далее объяснял (впрочем, едва ли внося ясность), почему новая московская линия – правильная. В заключение он предупредил:
Партии сейчас предстоят такие испытания, каких ей не выпадало с самого начала ее истории… В нынешних условиях нам понадобятся все силы, и в предстоящей борьбе нам не нужны ни вялые сторонники, ни слюнтяи, ни трусы. Все ответственные позиции в партии должны принадлежать решительным борцам за партийную линию.
Для тех же, кто еще продолжал сомневаться в своей братской ответственности, Датт добавил, что «долг коммуниста – не спорить, а соглашаться», и предупредил, что «любой член партии, который… откажется от активной работы на партию, получит позорное клеймо и погубит свою политическую жизнь»381. Нетрудно было догадаться, кому адресовалась эта заключительная угроза.
Поллит не стал отвечать первым – это сделал Уилли Галлахер, шотландец, активный политик и единственный среди коммунистов член парламента. Он обрушил на Датта весь свой гнев и заявил, что еще никогда в жизни не слышал «более беспринципного и приспособленческого выступления» и никогда не сталкивался «ни с чем столь же гнусным, подлым, презренным и грязным»382. Но, сколь бы праведным возмущением ни пылал Галлахер, он остался в меньшинстве. Один за другим члены ЦК вставали и выражали незатуманенную «веру в Советский Союз» и солидарность с «позицией товарища Датта». А потом слово наконец взял Гарри Поллит.
Хотя у Поллита наверняка возникло предчувствие, что партия, которую он возглавлял уже десять лет, твердо решила похоронить его как политика, он начал свое выступление с примирительной ноты, заявив, что ему легче легкого было бы сказать, что он согласен, «и давайте расцелуемся и будем друзьями, и все в нашем саду будет чудесно». Но нет, это шло бы вразрез с его убеждениями. Напомнив о своем сильнейшем антифашизме – о желании, как он выразился, «раздавить фашистских гадов», – Поллит признался, что его приводит в замешательство внезапное прекращение «борьбы с фашизмом» и что из-за пакта с Советским Союзом фашизм теперь, похоже, наделяется какой-то «прогрессивной ролью» и уже не считается главным врагом коммунистического движения. «Скажу, не желая никого обидеть, – продолжал он, несомненно обидев сразу очень многих присутствующих, – что я не завидую товарищам, которые способны так запросто всего за неделю, а кое-кто и за один день, поменять одни политические убеждения на другие, противоположные».
