Тимошенко быстро взялся за дело. Оставив дорогостоящий восточный фронт, где финны, применяя тактику «мотти», нещадно выкосили советские войска, он сосредоточился на Карельском перешейке. На фронт было брошено 600 тысяч солдат, обеспеченных массированной артиллерийской поддержкой и новейшими танками. Кроме того, Тимошенко усилил контроль и взаимодействие между разными подразделениями Красной армии и разработал новую тактическую доктрину. Теперь финнов принуждали вести традиционные военные действия за узкую полоску, где проходила линия Маннергейма, против противника, имевшего сокрушительный перевес сил. Для Финляндии готовили новые Фермопилы.
Тимошенко начал наступление на рассвете 1 февраля 1940 года с огневого вала из трехсот тысяч снарядов, которые превращали вражеские укрепления в пыль и вызывали в памяти бои Первой мировой. Например, в городе Сумма на финские позиции сыпалось по 400 советских снарядов в минуту296. В последовавшие за этим дни и ночи артиллерийский огонь перемежался с внезапными атаками бронетанковых колонн при массированной поддержке пехоты. Все это имело целью систематический подрыв и уничтожение оборонительных опорных пунктов, бункеров и убежищ по всей линии Маннергейма. После десяти дней напряженных боев финские защитники вынуждены были уйти за вторую линию укреплений, но не смогли удержаться даже там. Советские передовые части снова прорывали финский фронт, а некоторые отряды красноармейской пехоты даже обходили оборонительные рубежи, с риском для жизни двигаясь окольным путем – по льду Ладожского озера297. К концу месяца финские войска уже потеряли способность сопротивляться.
Смиряясь с неизбежностью, 7 марта финская делегация отправилась в Москву для переговоров. По правде сказать, переговариваться было не о чем, но Сталин, спеша покончить с войной и предотвратить надвигающееся иностранное вмешательство, предложил на удивление умеренные условия. Западная Карелия, включая Виипури и все укрепления Маннергейма, отходила Москве, как и еще некоторые территории, лежавшие в основном ближе к Баренцеву морю, на севере и востоке. Вдобавок полуостров Ханко у западного края Финского залива отдавался в аренду СССР для размещения военных баз сроком на 30 лет298. Этим все ограничивалось: ни советской оккупации, ни марионеточного правительства, ни покушения на финский суверенитет. Куусинена отправили «на пенсию» – возглавлять Карело-Финскую Советскую Республику. В нее вошли только что уступленные земли, и ожидалось, что в будущем она поглотит новые финские территории или, если потребуется, всю оставшуюся Финляндию. Условия были приняты, 12 марта был подписан Московский договор, и на следующий день орудия замолчали. За без малого сто дней боев было убито около двадцати пяти тысяч финнов. Советские потери (до сих пор остающиеся предметом споров), по некоторым приблизительным оценкам, составили более 200 тысяч человек299, но, как чистосердечно сознавался Хрущев, «нашему народу… так и не сказали правду»300.
Принимая во внимание такие потери, да и ужасы самой Зимней войны, пожалуй, народам Прибалтийских государств было простительно думать, что они еще легко отделались, уступив требованиям Москвы и позволив всего лишь создать на своей территории советские военные базы. Молотов, конечно, всячески старался подчеркнуть благотворный характер новых соглашений. Выступая перед Верховным Советом в конце октября 1939 года, он заявил: «Эти пакты исходят из взаимного уважения государственной, социальной и экономической структуры другой стороны и должны укрепить основу мирного добрососедского сотрудничества между нашими народами», – и добавил, что «болтовня о советизации Прибалтийских стран выгодна только нашим общим врагам и всяким антисоветским провокаторам»301. Тем временем его коллеги в Прибалтике изо всех сил пытались найти в происходящем положительный смысл, хотя уже скоро от их оптимизма не останется и следа.
Лживость советских обещаний «не вмешиваться» во внутренние дела Прибалтийских государств вскрылась почти сразу же. Хотя внешне отношения между странами оставались хорошими, за кулисами уже наметились кое-какие трещины. Прибывавшие отряды советских военнослужащих, которым Москва поручила создание баз на местах, чаще всего требовали большего, чем было оговорено в тексте соглашений. Например, в Латвии заявили, что к советской «военной зоне» необходимо присоединить дополнительную прибрежную полосу – шириной около пятидесяти километров302, а в Литве Красная армия потребовала выделить территорию для размещения гарнизона в самом Вильнюсе303. Между тем в Эстонии советским военным уступили два дополнительных аэродрома и другие базы. Вскоре уже во всем регионе численность введенных войск превосходила заявленную и согласованную изначально, а условия аренды и порядок компенсации, прописанные в договорах о взаимопомощи, не соблюдались. Деспотическое отношение Москвы к новым «союзницам», пожалуй, хорошо отразилось в высказывании одного советского майора. «Красная армия признает только одно правительство, – заявил он, – и это правительство Советского Союза»304.
Несмотря на столь вопиюще недобрососедское отношение, степень предумышленности в действиях СССР, которые привели к низвержению Прибалтийских государств, традиционно преувеличивается. Большинство авторов, пишущих на эту тему, ссылается на документ НКВД, датированный октябрем 1939 года, известный как «Приказ 001223». Именно его приводят в качестве доказательства намерений Москвы «очистить» Прибалтийские государства от всех «антисоветских элементов», по сути утверждая, что депортации 1941 года были запланированы в 1939-м, когда Прибалтика еще не была аннексирована. Но это неверно. Считается, что «Приказ 001223», никогда не публиковавшийся на Западе, относится к делам в недавно аннексированной Восточной Польше, но его уже привычно путают с похожим распоряжением в отношении Прибалтийских государств, отданным Иваном Серовым весной 1941 года, которое цитируется ниже305. В действительности гораздо разумнее предположить, что СССР вынашивал иные планы в отношении Прибалтики, имея в виду более постепенные преобразования. Скорее всего, он рассчитывал на то, что близкие отношения, которые возникнут благодаря «соглашениям о базах», неизбежно породят в местном обществе массовый энтузиазм и народ сам выступит за объединение с Советским Союзом. Осенью 1939 года глава Коминтерна Георгий Димитров оставил в своем дневнике запись, в которой отразились довольно радужные представления Москвы о будущем. «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия, Литва) нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран… Мы не будем добиваться их советизирования… Придет время, когда они сами это сделают»306.
Действительность оказалась намного прозаичней. Вероятно, решение оккупировать и советизировать Прибалтийские государства постепенно кристаллизовалось в начале весны и летом 1940 года. В марте активизировалась деятельность подпольных коммунистов в Прибалтике, что вызвало неизбежное ухудшение отношений между прибалтийскими правительствами и Москвой. Со временем чаще стали происходить происшествия с участием советских «гостей»: советские военные корабли выстрелили по эстонскому самолету над Таллином307, а в Латвии два пьяных советских офицера застрелили местного жителя308. Население, в большинстве своем и так настроенное антикоммунистически, смотрело на советских представителей со все большим презрением, неприязнь нарастала. Если политики еще пытались умалить значение подобных инцидентов и высказывались об отношениях с Москвой положительно, то в частном порядке даже они порой признавали наметившееся охлаждение. Так, в конце апреля 1940 года посол Литвы в Москве сообщил в письме на родину, что «в советско-литовских отношениях черная кошка перебежала дорогу»309.
