У Ханны были длинные пепельные волосы, семь сережек в ухе и татуировка на шее. Определить ее возраст не получалось: ухоженная и всегда с безупречным макияжем, она выглядела не старше пятидесяти, носила очки в роговой оправе, пользовалась красной помадой и одевалась по последней моде.
Адам был долговязым, нескладным подростком с копной рыжих волос, веснушчатым лицом и большими передними зубами. Он все время кутался в жуткий лиловый шарф, не снимая его даже в здании; постоянно что-то жевал и таскал с собой книгу в зеленой обложке.
Каждое утро они встречались во внутреннем дворе больницы и вместе пили чай, гуляли, разговаривали и смеялись. Даже злой ноябрьский ветер не мог помешать их планам. Хельге все чаще хотелось подойти и поздороваться, посидеть с ними на скамейке, услышать их истории. Кто знает, возможно, однажды она так и сделает.
– Как ты? – Оливер коснулся ее руки.
Боль потихоньку утихала.
– Лучше. Не волнуйся.
– Поговори со мной. Расскажи, о чем ты все время думаешь? – Он перебрался с кресла на краешек кровати. Отодвинув одеяло, сел рядом с Хельгой, обнял ее и позволил положить голову ему на плечо. – После Рудневых гор ты стала очень молчаливой и задумчивой. Тебя постоянно что-то тревожит. В чем дело? Тебе страшно, Бэмби?
Да, ей действительно немного страшно, но дело было даже не в этом.
С неизбежностью собственной смерти свыкаешься довольно быстро, как свыкаешься с невозможностью вылечиться и вернуть прежнюю жизнь. Но свыкнуться с мыслью, что придется оставить всех, кого любишь, невозможно. Как принять то, что ты уйдешь и никогда больше их не увидишь, не услышишь их голоса, смех? Не сможешь обнять. Не поцелуешь. Не скажешь, как они важны. Раньше Хельга не задумывалась над этим. Все ее мысли занимало стремление как можно лучше прожить оставшееся время, не позволяя болезни сломить себя. В Рудных горах все изменилось. Именно там ее настигло осознание: она не готова уйти, но и остаться не может. И как тогда быть? От беспомощности хотелось выть.
Хельга часто заморгала, пытаясь прогнать непрошеные слезы, пока их не увидел Оливер. Она понимала: не стоит его расстраивать. Ему и так тяжело видеть ее в таком состоянии и понимать, что дальше будет только хуже.
– Бэмби? – Оливер погладил ее по голове.
– Не хочу отвечать.
– Хорошо. Тогда чего ты хочешь?
– Побывать на Луне – довольно неплохой вариант. – Она решила сменить тему.
Оливер игриво ущипнул ее за локоть:
– Я надеялся, что ты выберешь говорящего кота.
– А где еще, по-твоему, мы можем его встретить?
Дверь открылась, и в палату вошел отец вместе с Мартиной – главной медсестрой отделения.
– Чем занимаетесь? – поинтересовалась она.
– Вероятно, планируем мое похищение, – совершенно серьезно ответила Хельга.
Она не представляла, как Оливер хочет исполнить хотя бы один из оставшихся пунктов в больнице.
Мартина рассмеялась, явно посчитав это шуткой:
– В таком случае вам понадобится помощь того, кто знает все потайные ходы в больнице, расписание дежурных и охранников у входа.
– Проклятье! Я забыл об охранниках! – подыграл Оливер.
– Ошибка новичка, – покачал головой папа. – Хельга, милая, мама сейчас разговаривает с доктором Новотным. Появились какие-то новые лекарства, которые могут замедлить прогресс болезни. Он хочет назначить их тебе.
Хельга кивнула. Это был второй визит родителей за сегодня – в первый раз они виделись около двенадцати часов, когда мама с папой принесли чистую одежду и несколько нужных вещиц.
Мартина отсоединила капельницу.
– Ты неважно выглядишь. – Она внимательно всмотрелась в лицо Хельги. – Насколько сильна боль по шкале от одного до десяти?
– Четыре.
– Хельга…
– Ладно, ваша взяла, пять. – Хельга потерла покрасневшие глаза.
Нахмурив густые черные брови, Мартина недовольно щелкнула языком.
– Тебе нужно поспать. – Она беспардонно схватила Оливера за шиворот и стащила с кровати. – Вернешься утром, малыш. Время посещения давно закончилось.
– Но, доктор…
– Не испытывай мое терпение, – отрезала Мартина.
Оливер недовольно фыркнул, но спорить не стал. Он не понаслышке знал, что препираться с этой женщиной – себе дороже. Наклонившись и поцеловав Хельгу, он нарочито громко сказал:
– Ладно, Бэмби, до скорого. И будь готова…
– К чему это еще она должна быть готова? – проглотила наживку Мартина.
– К собственному похищению, – бросил Оливер. – Вы же не думаете, что мы просто пошутили.
С этими словами он прошагал мимо медсестры, чье озадаченное выражение лица заставило Хельгу прыснуть со смеху. Даже отец не сдержал предательской улыбки.
– Подростки, – только и сказал он, будто этого было достаточно, чтобы объяснить их подозрительное поведение.
Мартина небрежно махнула рукой:
– И не таких видела.
– В таком случае вы не будете удивлены, если они действительно сбегут. – Он многозначительно посмотрел на дочь.
– Папа!
– Не волнуйтесь, я прослежу за ними, – заверила Мартина. И что-то в ее кривой ухмылке подсказывало Хельге: она сдержит свое слово.
Пожелав дочери добрых снов, папа покинул палату, а за ним, ворча себе что-то под нос, ушла и Мартина. Хельга осталась одна. После лекарств ее начало клонить в сон. На часах было семь вечера, солнце уже зашло и на заднем дворе зажглись фонари. Вот бы сейчас выйти погулять, подышать прохладным воздухом, насладиться вечерней красотой Праги.
Хельга поднялась с кровати и подошла к окну.
Во дворе она заметила одинокую фигуру. Адам. Мальчишка сидел на лавочке и что-то строчил на телефоне. Неизменный шарф был натянут почти до глаз, на голове капюшон, руки в перчатках. Он наверняка замерз, но возвращаться не спешил. Ханны нигде не было видно, впрочем, ничего странного – они встречались только по утрам.
Чем именно он болен, Хельга не знала, но не сомневалась: простуда грозит серьезными последствиями. Интересно, а кто-то из медсестер в курсе, что Адам ускользнул из палаты?
Словно почувствовав, что за ним наблюдают, Адам оторвался от телефона и поднял голову. Несколько мгновений он всматривался в окна больницы, проверяя, не показалось ли ему. Хотя времени было достаточно, чтобы отпрянуть, Хельга не сдвинулась с места.
Остановив на ней взгляд, паренек поднял руку и помахал в знак приветствия.
Так Хельга познакомилась с Адамом Жаком.
* * *
С первым снегопадом мир словно замирает. Исчезают звуки, пространство сужается до расстояния вытянутой руки, а от ослепительно-белого цвета слезятся глаза. Хлопья снега оседают на подоконнике, налипают на стекла и крыши домов. Хрустальный воздух искрится холодом. И есть во всем этом особое волшебство, заставляющее остановиться и насладиться моментом.
