– Пойдём домой.
– Тебе плохо? – Он замер, тяжело дыша, стал вглядываться в её лицо. Оно было бледно, ни кровинки.
– Нет. Хочу домой. Пойдём.
И она судорожно зевнула. Рома пожал плечами, взял её за руку и повёл. Казалось, она слабела с каждым шагом, и ближе к дому Рома думал, что надо взять её на руки и нести, так тяжело она шла. Но всё же дошла, а на веранде опустилась в стоящее там старое, продавленное кресло.
– Ты что, яна? – Рома сел и с тревогой заглянул ей в глаза. – Тебе нехорошо? Зайдёшь в дом?
– Иди. Я посижу. Мне хорошо, – пробормотала она и снова зевнула.
Она не казалась больной, просто очень уставшей. Роме было тревожно, но всё же он оставил её на веранде, прошёл в дом, помыл руки и поставил чайник.
Когда вернулся, гостья спала. Свернувшись в кресле, совершенный зверёк.
– Эй, яна. – Он тронул её за плечо. Она не пошевелилась. – Эй.
Постоял над ней, слушая ровное дыхание. Потом взял на руки и отнёс в комнату, положил на кровать. Она не проснулась. Рома задёрнул шторы, чтобы солнечный день не мешал ей, а сам ушёл на кухню, сделал себе чай и стал смотреть за окно, на облетевшую яблоню, на которой висели чудом уцелевшие с бури мёрзлые яблоки. Как всегда, вспомнил деда с его ворчливым: «Мы не подохнем», – когда оставлял яблоки наверху для птиц, вспомнил свиристелей, каждый год налетавших, как суетливый ветер, облеплявших яблоню и снимавшихся так же разом, оставив её уже без яблок. Вспомнил и улыбнулся, подумав, что в этом году узнает, что же они так бурно обсуждают. Наверняка какую-нибудь ерунду.
Подумал, вспомнил о ведяне – и ощутил тревогу.
Вернулся в комнату. Она спала. Мерно, спокойно дышала. Тревоге, казалось, не за что было зацепиться, кроме одного: обычно она спала очень мало, и ночью, просыпаясь, он часто чувствовал на себе её взгляд, а днём – вообще никогда. Хотя, днём… Откуда он знает, что она делает днём, когда его нет? Может, как раз спит?
Рома лёг рядом, вытянулся и стал смотреть ей в лицо.
– Яна? – позвал. – Яна.
Ведяна не отзывалась. Он взял её ладонь. Она была холодной, будто вся кровь ушла из неё. Поцеловал тонкие пальцы. Они казались неживыми. Подул на них, сжимая в своих руках, будто пытаясь вернуть в них жизнь. Ведяна не отозвалась.
– Ну, спи, спи. Я тут.
Поднялся и потихоньку вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Но она проспала весь день, всю ночь, и утром, проснувшись, Рома увидел её с закрытыми глазами, спокойно спящую. Это его не на шутку встревожило. Он привык по утрам находить её рядом, следящей за ним, выжидающей. А теперь – вторые сутки пошли… Рома потрогал её лоб, руки, послушал дыхание. Дышала ровно, кожа была холодной, от пальцев пробило морозом. Он прижал ухо к её груди. В первый момент тишина испугала его, но потом он услышал гулкое, далёкое: тук. И через какое-то время, гораздо более продолжительное, чем он ожидал, снова: тук.
Он сел и посмотрел на неё. Ведяна спала, просто спала. Казалось, переживать не о чём. Может, это нормально? Может, у них всё именно так? Он корил себя за то, что не расспросил её о ней же самой, ничего о ней не знал и не понимал. Но ему и в голову не приходило, что она какая-то не такая, он давно убедил себя и привык думать, что она совсем как человек.
– Ага, совсем, – с досадой выговаривал себе Рома, гремя дверцей холодильника, наспех собирая какой-нибудь завтрак. Было уже девятый час, надо торопиться. Или наоборот – никуда не идти.
Обернулся к столу и так и увидел, как сидела она здесь каждое утро и по-звериному внимательно за ним наблюдала. Стало тоскливо.
– Конечно, человек. Ну и что, что не ест. С кем не бывает. Не ест, не пьёт. Не спит. Удобно! Ты таких людей видел? – бросил Гренобычу, который крутился под ногами. Кот не ответил, его это, казалось, не интересовало. Рома насыпал ему сухого корма, кот принялся хрустеть.
Рома сел и тоже постарался позавтракать, но через пять минут уже снова бежал в спальню – показалось, что оттуда доносятся какие-то звуки. Нет, гостья по-прежнему спала. Гренобыч притащился следом, вспрыгнул на кровать, стал топтаться у неё в ногах.
– И что делать? – говорил Рома в голос, уже не боясь – или не надеясь – её разбудить. – Мне на работу, и как теперь?
Кот поднял морду и посмотрел с презрением. Казалось, он не видел в происходящем ничего необычного.
– Кот, ты мне поможешь? – Рома рухнул перед кроватью и заглянул ему в глаза. – На тебя можно положиться?
Гренобыч закрутил головой, уходя от прямого взгляда. Заворчал что-то неразборчивое.
– Кот, понимаешь, мне надо. На работу. Надо.
– Уходи, – фыркнул Гренобыч и отвернулся.
– А ты присмотришь за ней?
Кот не отвечал. Потоптавшись, лёг. Он совсем не видел причин для тревоги.
– Ладно. Тогда я пошёл. Я тебе доверяю. Охраняй. Слышишь? Если что – головой!..
Гренобыч не удостоил его даже ворчанием.
В ДК его ждал новый неприятный сюрприз: Стеша. Она стояла в фойе со своей синей папкой и встречала входящих, окидывая их неприятным оценивающим взглядом. Сразу было понятно, что она кого-то ждала, и когда их глаза встретились, Рома понял кого.
– Судьбин! – пророкотала Стеша. Рома вздрогнул и невольно вскинул голову на часы: он опаздывал на восемь минут. – Судьбин, сюда! – приказала она, и не оставалось ничего, как пойти, делая вид, что именно это и собирался сделать – всё равно же подниматься по лестнице. Почувствовал, как внутренне сжимается, и тут же одёрнул себя: чувство страха перед Стешей последний месяц не посещало его, но вот сейчас, когда он был такой смятенный тем, что происходило с ведяной, оно вернулось.
Стеша, прищурившись, ждала его с надменным видом.
– Что с тобой, Судьбин? Вроде ещё молодой человек, а уже память подводит? – сказала она с высокомерным сарказмом, когда он подошёл. Сказала громко – Рома был уверен, что слышали по всему фойе.
– Вроде бы нет, Степанида Борисовна. А в чём дело?
– В чём дело? Декабрь на носу, вот в чём. Скоро премьера, а оборудование ни разу не откатано. Ты спектаклем вообще занимаешься? – пошла она в наступление.
– Занимаюсь. – Рома вяло кивнул. На него вдруг накатила скука: он уже понял, о чём она, да и услышал её внутренний монолог, твердивший одно: «Я тебе покажу кран, я тебе такой кран покажу!» И нельзя же сказать это открыто, надо водить вокруг да около, как рыбу на подсечке. И ему как бы нельзя отвечать прямо, надо выкручиваться… Сложные предустановки человеческого общения, с которых просто так не свернёшь.
– Ты наше изначальное условие забыл?
– Я всё помню, Степанида Борисовна, я…
– Я про кран, Судьбин! Про кран! – не выдержала она, принимая его усталость за попытку уйти от разговора. – Чтобы задействовать! Чтобы не простаивал! Кто говорил?
