Только не рассказывай. Никому не рассказый, что было с тобой. С нами.
Ему стало холодно и страшно. Он почувствовал, что вот сейчас, только сейчас по-настоящему проснулся. Захотелось бросить всё и потихоньку сбежать. Куда угодно, главное, прочь отсюда. Потому что это – ведяна, а ведяна – это страшно. Он моментально вспомнил всё то немногое, что слышал о ней и знал от деда. Как соблазняет, манит, затягивает к себе в реку. И губит. Всегда, непременно – губит.
А с ним? Что же случилось с ним? Ведь не он к ней пришел, а она к нему, она – сюда, из реки, в город. И как же теперь быть?
Он понял, что уже ничего не понимает. Отказывается понимать. Такого сюжета не было в дедовых сказках, его не было в народной памяти, его вообще не было. Это тебе не дурочка Лики-она, доящая лосих на прогретом пригорке. От ведяны живым не уходят.
Но ведь то – сказки, а тут – реальность. Но реальность становилась зыбкой, как мокрый песок, уходила из-под ног, не держала. Он закрыл глаза, потому что в глазах снова побелело и стало мутить.
Одно было правдой: он не мог уйти. Не мог сейчас всё бросить. Ему уже хотелось вернуться на кухню, чтобы увидеть её – маленькую, будто прозрачную девочку, сидящую на столе и болтающую ногами. Это было чудо, ради которого он готов был побороть свой страх.
Он быстро вытер ногу и зачем-то вытерся сам, растёр сухим полотенцем сухое тело. Мельком поймал отражение в зеркале: растерянный, всклокоченный, но счастливый. Или так показалось? Думать об этом было некогда. Его охватила жажда деятельности, странная, суетная. Поспешил в комнату одеваться, по дороге заглянул в кухню – сидит. Как сидела на столе, так и сидит, болтает ногами. Осколки на полу, в разбитое окно – лёгкий вечерний ветер. Гренобыч медленно пробирается к своей миске и ворчит. Она смеётся над ним. О чём он, слушать было некогда, Рома рванул дальше.
Оделся, обулся и вернулся в кухню во всеоружии – с одеялом, молотком и гвоздями. В первую очередь, неприятно хрустя стеклом, прошёл к окну и заколотил его одеялом – хоть дуть перестало. Потом достал веник и долго сметал стекло, залезая во все углы, стараясь ничего не пропустить. Ведяна с котом комментировали его действия, подсказывали, куда ещё заглянуть. Он слушался. Закончил, собрав стекло в пакет, огляделся. Увидел Гренобыча перед пустой миской и почувствовал, что сам голоден до потери сознания.
– Может, ты оденешься? – спросил гостью, проходя к холодильнику. Сейчас, когда он оделся сам и занялся делом, голая фигура на столе казалась ему столь неуместной, что старался на неё не глядеть.
Ведяна не ответила.
– Беленького, вон того, беленького дай, – елейно приговаривая, крутился у ног Гренобыч.
– Беленького? – не понял Рома. Он оглядывал пустой холодильник. Помнил, что оставались кошачьи консервы, но сейчас их не было. Видимо, всё-таки скормил за эти дни. У стенки нашёлся огрызок варёной колбасы, склизкий и уже задумавшийся о жизни.
– Беленького, вкусненького. С сердцем, – повторял Гренобыч.
– А, яйцо! – догадался Рома. – Ну нет, друг, это самому надо. Давай пока так.
Кинул в миску остаток колбасы.
– Хорошо, хорошо, тоже хорошо, – забормотал Гренобыч, чавкая.
– А яйца – тема. Яичницу будешь?
Он обернулся к гостье и сам почувствовал неестественность своей интонации. Но по-другому сейчас не мог. Он понимал, что боится. Снова боится её.
Она смотрела спокойно, с лёгкой и счастливой, как показалось, улыбкой. Просто девочка. Почти человек. Рома снова почувствовал холод по спине.
– Ты ешь ведь, наверное, что-то? – заговорил, чтобы она не заметила его страха. – Я яиц пожарю. Будешь?
Гостья не отвечала. Разучилась, что ли, подумал он, с досадой захлопнул холодильник и посмотрел на неё прямо. Она улыбалась.
– Так ты можешь сказать, что хочешь? – спросил почти с раздражением, будто говорил с заигравшимся ребёнком.
– Могу, – неожиданно произнесла она. – Я хочу тебя. Хочу твоей жизни. Хочу те воды, что ты мне даёшь.
Рому охолонуло. Он обмер и даже закрыл глаза. В темноте казалось не так страшно.
А ведь всё правильно. Она иначе не могла ответить, понял он в темноте. Кто ты и что ты хочешь, – прямой вопрос, прямой ответ. Иначе в том мире нельзя. А она была из того мира. И там каждый знает, что на эти вопросы отвечать, только он один не знал ответов на такие простые вопросы.
Потому что он человек. Просто человек. Он человек, а она – ведяна. И как всякая тварь, знает, кто она и чего хочет. Пусть даже для другого это и страшно. Смертельно страшно.
Спокойно, Роман Никитич. Пока ничего страшного не происходит. Спокойно. Он открыл глаза. Она всё так же сидела, смотрела и слегка улыбалась.
– Ты за этим пришла? – спросил. Что-то помимо его воли и рассудка продолжало этот разговор. Он и не хотел бы, но не мог сейчас остановиться.
– Я пришла потому, что ты меня звал. И потому, что я тебе нужна. Так же, как и ты мне.
Ты мне, я тебе. В том мире всё просто и прямо. Они говорят о том, о чём люди не скажут, называют своими именами то, о чём человек молчит. Это было мучительно. Прямой, без подтекстов, без подспудных смыслов язык, которому легко научиться, но невозможно пользоваться. Потому что он даже чувствовал всё иначе. Думал иначе. И уж точно не мог бы о таком говорить. Запрещал себе так говорить.
Он почувствовал усталость. Даже страх отступил – он устал бояться. Подошёл к ней, поставил руки на стол у её ног и уткнулся лбом в её лоб, закрыл глаза. От её тела шло тепло. Он чувствовал его лицом, чувствовал телом. От этого живого тепла, от её живой, почти животной притягательности ему становилось легче. Рядом с ней не требовались слова. Была простая правда, животная правда теплого, мягкого, того, чего можно коснуться руками, губами, прислониться лбом. И всё сложное, человеческое, что требовало объяснений, требовало слов, обмирало и замолкало.
Но не пропадало. Никуда оно не пропадало, он чувствовал это. И отсюда – весь его страх.
– Не бойся, – услышал он её голос и не удивился, что она отвечает его мыслям. – Я не причиню тебе боли.
Он отстранился и посмотрел ей в глаза.
– Ты понимаешь, что этого не может быть?
– Почему? – Она его не поняла.
Он поморщился, сообразив, что сказал не то.
– Не боли. Что тебя не может быть. Со мной. А меня – с тобой. Что это… что тут что-то. Странное, понимаешь?
– Почему? Я есть. Ты есть. Ты меня звал. Я пришла.
Она смотрела растерянно. Она на самом деле не понимала.
– Ну, хорошо. А что дальше? Дальше как-то надо жить. Ты сможешь со мной жить?
Она не понимала.
– Ну, вот смотри: мне надо как-то жить. Что-то есть, для этого нужны деньги. Я не могу быть всё время с тобой, сидеть здесь, в доме. Завтра мне придётся уйти на работу…
