Не отвечает. Молчит. Распахнутыми глазами в небо глядит. Качается на лёгкой волне. И поёт. Как всякая река. Как всякая вода. Не открывая губ. Поёт и всех нас видит во сне. А что будет, когда проснётся? Что случится, когда ты проснёшься, гостья моя, девочка золотая?
Не отвечает, улыбается. Спит и качается – хрупкая девочка, золотая река. Яна.
Ведь яна.
Но звук всё же дотянулся. Прорвался.
Сон треснул и раскололся.
Рома рывком сел на постели.
Звонил телефон. Что-то в мозгу сработало, и Рома понял: звонил телефон. Где-то. Там. Где-то. Здесь. Он склонился под кровать и стал шарить рукой. Попадалось мягкое. Одежда. Ага. Должны быть джинсы. В джинсах – карман. Не разлепляя глаз, чувствуя, как шумит в голове, шумит во всём теле, Рома вытянул наконец штанину, нащупал трубку и достал.
– Да.
Язык не слушался, будто он не пользовался им год.
– Пиндос, я тебе башню сверну! – послышалось из трубки, и мозг подсунул из памяти нужный портрет: Тёмыч. – Ты не офонарел вконец? Неделя прошла, а ты даже не сдох! У нас-то появляться планируешь? Стеша о тебе каждый божий день справляется, это любовь, знаешь.
И нервно заржал. Рома понял, что просыпается.
– А что такое? – поинтересовался тускло.
– Что? – Тёмыч обалдел от вопроса. – Да ничего. Есть такое сладкое слово: работа. Но если ты ещё неделю не придёшь, у тебя её не будет, можешь даже не показы…
– А что? Какое… сегодня число? – перебил его Рома.
– Число? Ты там совсем, что ли? Блин, ну это я прямо… – В голосе Тёмыча звучала зависть. – Понедельник сегодня. Двадцать второе.
– Так выходной, – слабо подсказал Рома.
– Двадцать второе! – пророкотал Тёмыч. – А не пятнадцатое. И я не знаю, что надо такое жрать неделю, чтобы время потерять. Короче, мне твоё место держать надоело. Завтра не выходишь – можешь не приходить. И не забудь справочку мало-мальскую из липы, чтобы было чем твою могилку прикрыть, когда Стеша тебя живьём зароет, – добавил он и снова заржал. Рома почувствовал движение у себя на лице и понял, что тоже усмехнулся.
– Ладно, я тебя понял. Отбой, – сказал и погасил трубку.
В комнате было темно. За окном шумело, наклонялась яблоня – ветер, осень. Тело было ватным, чужим. Во рту пересохло так, что язык почти не шевелился. Лип к нёбу, лип к зубам. Рома облизнул губы и обернулся. На кровати, спиной к нему, лежала гостья – узкая спинка, прозрачная кожа, птичья кость. Роме стало тепло. Он придвинулся, поцеловал её в плечо и скользнул с кровати – губы потрескались, надо идти на водопой.
Тело было пустое. Нет, не так: тело было полое и наполнено пустотой. Голова кружилась, качало. Дверь в комнату оказалась закрыта, он почти рухнул на ручку и еле удержался на ногах. Открыл. Вышел. Кожу про- драло. Что за дубак? Ничего не понимая, двинулся к кухне. В голове побелело, зрение изменило, и он снова рухнул, удержался за косяк, лишь бы на упасть, и так вломился в кухню. Обдало холодным воздухом, послышался неприятный хруст под ногами – и тут же в мозгу вспыхнуло, Рома взвыл и подпрыгнул, приземлился и завыл громче и на одной ноге попрыгал к табуретке – на вторую наступить не мог.
Сел, перевёл дух. Глаза сфокусировались, белизна отступила, и он увидел, как из разрезанной ступни течёт кровь. Большой осколок торчал из кожи. Его колотило от холода, откуда-то сбоку дуло. Рома поднял глаза.
Окно было распахнуто, осколки вместе с жухлыми листьями и ещё каким-то мусором засыпали пол. На дворе стоял влажный, ветреный вечер. Бесприютно качалась яблоня. Порывы холодного воздуха залетали в давно остывшую кухню. Собственный дом показался брошенным, оставленным, разбитым.
Так это не сон.
Это всё был не сон.
И он правда провёл дома неделю, не выходя, почти не просыпаясь, без воды, без еды, всё время только с ней – с гостьей.
А ведь теперь стекло вставлять, обречённо подумал Рома и обернулся – почувствовал её взгляд.
Остановилась на миг в дверях, посмотрела и, пока он делал ей страшные глаза – не ходи, осторожно! – уже хрустела стеклом.
Остановилась у стола. Присела. Стала смотреть на ногу, словно не видела никогда.
– Забыл, – оправдывался Рома, виновато улыбаясь. – Прикинь, совсем забыл. Да и как-то… всё это время… не было ведь ничего – и вот. Да нормалёк, сейчас оклемаюсь. Я просто…
Замолчал, потому что она холодными пальчиками взяла его ступню. Тело замерло в испуге. Хотелось отдёрнуть ногу, но не смог – пальцы у неё оказались сильные, держала крепко. Просто держала и смотрела – на стекло, на тусклый блеск крови. И Рома смотрел. И чувствовал только страх, потому что она была снова не та, не его, непонятная и чужая.
И тут она одним движением вынула осколок.
Большой кусок стекла тускло блеснул красным. Рома успел заметить, что сидел он глубоко, прежде, чем сознание заволокло болью, и он закрыл глаза, шипя и сдерживаясь, чтобы не заорать. Но тут же новая волна боли ударила в ногу – и быстро рассеялась, сошла. Рома почувствовал что-то непонятное и открыл глаза.
Гостья сидела, припав к ране ртом. Он чувствовал её губы, чувствовал быстрый язычок, вылизывавший кожу. Но что она делала, не понимал и даже думать боялся об этом.
Наконец она отняла губы, провела по ним ладонью, выпрямилась и села рядом с ним на стол, болтая босыми ступнями над стеклянным крошевом. Рома ощутил дежавю: точно так она садилась всё это время, когда они выбирались на кухню, всегда сразу на стол, игнорируя табуретки, а точнее не понимая, для чего они, и Рому веселило это, он не возражал.
Значит, не сон. Значит, всё было. И прошла неделя…
Рома перевёл глаза на ногу. Боль стихла. На коже запекались кровавые разводы. Он поднял глаза и столкнулся со спокойным взглядом.
– Это вторая, – сказала гостья.
– Что – вторая?
– Вторая вода, которую ты мне дал. В человеке много воды. Семя, кровь… – Она загибала тонкие пальчики. – Ещё слёзы. Слёз не было. Да.
Она посмотрела на него внимательно и с каким-то исследовательским интересом, так что Рома почувствовал, как лицо заливает краска. Она говорила об интимных вещах спокойно, почти равнодушно, так что это звучало неестественно. И он опять понял, что совсем не знает её. Эта неделя – она осталась где-то там, во сне, и снова перед ним сидело незнакомое, чуждое существо, которое пугало, с которым он не понимал, как себя вести.
– Я сейчас, – сказал, поднялся и на одной ноге попрыгал в ванну.
Включил воду, подставил ногу, закрывая глаза и заранее шипя, чтобы не разораться от боли – но не почувствовал ничего. Открыл глаза и уставился на голую свою, слепую ступню, с которой стекала кровь: раны не было.
Вторая вода, проговорил про себя и почувствовал, как кожа пошла мурашками. Вторая вода. Так, значит, всё правда. И прошла неделя с тех пор, как она здесь, с ним. И всю эту неделю он был во сне, но всё, что ему снилось, – было правдой.
