Однако страх плеснул с новой силой, горло сжалось, и Рома выдал с отчаяньем:
– Тебе куда? – и развёл руками – они стояли на перекрёстке.
Лёгкое удивление отразилось в её чертах. Это были первые эмоции, которые он заметил, даже не то чтобы заметил – померещились. Такое неверное, случайное движение бровями могло быть игрой света.
Она сделала шаг прямо на него, прошла мимо и стала уходить в неосвещённый проулок Нагорного – туда, куда Рома пошёл бы и сам.
Он двинулся следом. Нагнал её и подстроился в шаг. Она шла уверенно, быстро. Темнота не смущала её, выбоины в асфальте – тротуар был словно бомблённый уже в трёх шагах от административной площади – не мешали. Она шла так, будто ходила здесь каждый день и отлично знала каждый метр. Рома держался чуть позади, он сам похвастаться такой уверенной походкой не мог, то и дело спотыкался или ступал в лужи. Она шла, не оборачиваясь, и можно было подумать, что Ромы для неё нет – однако он чувствовал, что это не так: она шла именно с ним, вместе, будто держа его за руку, и он понимал, куда она его ведёт, хотя поверить в это не мог.
Вышли на улицу 40 лет Победы. Здесь было посветлее, ездили машины. Она свернула направо, к выходу из города. Рома – за ней.
– Занятно, – сказал он и усмехнулся. Получилось даже живо. На освещённой и населённой улице он чувствовал себя уверенней. – Мы с тобой соседи. Где-то в одном районе живём?
Она ничего не отвечала, но обернулась и посмотрела на него. Рома окончательно почувствовал себя индюком и решил молчать, лучше язык себе откусить.
Но в молчании страх донимал сильнее. Его уже колотило, успокоиться не мог. Он заглядывал в себя, пытаясь унять страх, но тот не унимался, разум требовал объяснений, простых и понятных, но не получал и терзал ужасом, будто Рома висел над пропастью и болтал ногами, не находя опору. И всё же он шёл, продолжал идти, как заворожённый, вот уже поворот, тут в горку, вот остановка, три халупы на отшибе, у соседей уже не светится ни одно окно, берёза у крыльца раскачивается, треплет крону, ветер несёт с неё желтые листья.
Открыла калитку.
Дошла до крыльца.
Остановилась.
И Рома остановился тоже. Понял, что она может так же войти и в дом, без него, сама. Но не делает ради него – жалеет. Решила оставить ему последнюю спасительную границу, которую он должен перейти сам – перейти и перевести её. Чтобы не умереть со страху, чтобы не сойти с ума. Там, дома, уже никаких границ между ними не будет. Там вообще неизвестно что будет.
Или известно?
Нет, не думать. Раз он смог не говорить, сможет и не думать. Ещё бы не бояться. Позволить себе. Разрешить. Всё как есть. И не бояться.
Он опустил руку в карман, достал ключ. Поднялся на крыльцо. Она чуть отстранилась, пропуская. Вставил ключ, отпер замок. У двери услышал хриплый, заспанный мяв Гренобыча, но быстро заткнулся, куда-то юркнул. Рома шагнул в сторону, пропустил её. Она вошла. Он тоже. Закрыл за собой дверь и пошёл за ней следом, в глубь дома, не зажигая свет.
Она остановилась в большой комнате, некогда гостиной, а теперь, когда Рома жил один, превращённой в кабинет. Рома всё-таки щёлкнул выключателем. Осветился бардак, лежащие повсюду вещи, пыль на мебели, засохшая грязная посуда у компьютера – он тут часто ел. Подумалось, что неудобно перед гостьей, имело бы смысл застыдиться, однако никакого стыда не испытал. Как и страха, отметил вдруг, – страх остался за порогом дома, он словно перешагнул его и теперь был пустой, как сосуд, и из этой пустоты наблюдал за собой и за гостьей с ровным любопытством, похожим в чём-то на то, с каким и она смотрела вокруг.
Окружающее было ей интересно, занятно, но не более. Впрочем, нет. Из окружающего она выделяла два предмета: Рому и Гренобыча.
Кот, притащившийся следом, подошёл к её ногам с глубоким утробным урчанием. Гостья смотрела на него так же без эмоций, никакого ахкотик, ничего. Присела. Кот стал тереться о её колени. Рома ждал, что она его погладит, но она просто смотрела. Кот тёрся и мурлыкал, и у Ромы было твёрдое ощущение, которое он не мог объяснить, что Гренобыч что-то ей рассказывает. И она понимает. Понимает так же, как и его, Ромины, слова. Избавиться от этого ощущения он не мог. Наконец, выговорившись, Гренобыч удалился, вспрыгнул на спинку дивана, сложился там клубком и стал мерцать хищными глазами.
Гостья поднялась и взглянула на Рому. Как ни странно, взгляд её переменился. Неожиданно стал тёплым, понятным. Более человечным, что ли. Рома почувствовал, что в нём плеснула нежность. Он по-прежнему не знал, что ему делать и что говорить, по-прежнему те разделы мозга, что пытались всё анализировать и оценивать, подсовывали ему картинки одна страшнее другой – он привёл в дом незнакомого человека, он сам накануне видел, как человек этот может быть опасен. Но сильнее этого было другое: спокойствие и тишина. Именно так, тишина. Словно главное, что с ним должно было произойти, уже случилось, и теперь ничто не имеет значения – кроме её присутствия здесь.
Она подошла к нему вплотную. Смотрела в глаза. И Рома, только что бывший так уверенно спокойным, стушевался. Забегал глазами, в голове заметались мысли.
– Хочешь чего-нибудь? Пить? Есть?
Она чуть заметно кивнула. Даже нет, не кивнула, но Рома понял:
– Пить? Сейчас. Садись. Располагайся.
И дёрнул на кухню, засуетился, выбирая, какой взять для неё стакан, подумал, что стоит вообще-то погреть чаю, ну ладно, сейчас, вернусь и поставлю чайник, надо будет и поесть что-нибудь, колбаса должна была оставаться, но сначала воды, ведь обещал.
Вернулся в комнату со стаканом – гостьи не было.
Он с недоумением смотрел на то место, где она только что стояла. Её не было, но на полу показалось что-то тёмное. Присел, вгляделся, ещё не понимая. Проследил вперёд, по коридору. Да, так и есть: следы. Мокрые следы босых ног. И они становились отчётливей, яснее, как будто мокрее – дальше по коридору. Следы вели в ванную.
Гостья была там. Она сидела на краешке ванны и смотрела на капающую из душа воду. Душ подтекал давно, но не критично, так, слегка, поэтому в ванной всегда скапливалась небольшая лужа, и эту воду привык лакать Гренобыч. Роме было так удобно – не надо придумывать других поилок.
Так вот кто её сюда привёл, подумал Рома с ревностью и только через миг понял, что это бред – ревнует он, выходит, к коту.
В этот момент она протянула руку и включила воду.
Струя ударила из лейки, стала бить в противоположную стену. Гостья сидела и смотрела. Она смотрела так кротко, и так мягко стекали её длинные, слегка вьющиеся волосы по плечам, и такой задумчивый был наклон головы и вообще вся её поза, что казалось, она сидит не на краешке чугунной ванны и смотрит не на бьющую струю рассечённой воды, а на камнях над ущельем и глядит на водопад, летящие с высоты брызги, на бешеный поток по камням. Рома так и увидел каким-то иным зрением, и почувствовал, что к прежней нежности добавилось тёплое чувство. Такое, с которым возвращаешься в город, где вырос, смотришь на деревья, под которыми бродил в детстве, и понимаешь, что ничего ближе и понятней у тебя в жизни нет.
