Он удивился. Он успел забыть о теле и его нуждах. Всё это время он словно не жил, потеряв связь с собой физическим, и сейчас не готов был терпеть то, что вдруг на него навалилось. Блаженное забытье, в котором он пребывал неизвестное время, отступило, и он вспомнил город, вспомнил свой дом, ДК, все обстоятельства собственной жизни, уже казавшейся чужой. Вспомнил и поморщился. Нет, сами по себе эти обстоятельства не вызывали неприязни, но вернуться туда – это было немыслимо. Это всё было так невозможно далеко, что он не только не знал туда дороги, ему даже подумать о пути назад было страшно.
Однако тело не хотело сдаваться. Оно хотело назад, к жизни, и это предвещало только одно: борьбу, сопротивление и медленную, мучительную смерть здесь, в этом лесу. Рома ясно увидел это, но не испытал страха, только досаду – стоило ли выходить из сладкого безу- мия, которое загнало его сюда, чтобы тяжёло умирать в борьбе с собственным телом. Смерть в том состоянии была бы лёгкой. Жаль, что он не успел. Теперь же другого выхода для себя не видел.
Он застонал от досады и поднялся. Было холодно. Похоже, он пролежал на земле всю ночь – тело закоченело. Принялся прыгать на месте, чтобы согреться. Это было совершенно инстинктивное движение, он не успел подумать, для чего ему это надо – греться, однако кровь побежала по жилам, и он вдруг ощутил себя здоровым, сильным и освежённым, а главное, жадным – жадным до жизни. Нет, тело не даст просто так здесь загнуться. Оно было готово на борьбу. Пройти километры. Найти еду. Откопать воду. Загрызть кого угодно, если понадобится. Он чувствовал в себе отрезвляющую дикость, которую раньше и не подозревал.
Но это мне не нужно, что мне с этим делать?! Досада перешла в злость, и, чтобы избыть её, он пошёл, быстро, не всматриваясь, а потом побежал через лес. Бежал со всех ног, уворачиваясь от стволов, меняя траекторию, касаясь деревьев руками, цепляясь за них на поворотах. Кровь стучала в висках, лес наполнился живым дыханием и топотом. Беги, беги, – кричало тело. Живи, живи, – подгоняло оно. Так просто я не помру. Не дождёшься. Ах, ты! Ах ты! – думал со злостью, сжимая зубы, но ничего другого придумать не мог – это разрывало его, душило, и он не понимал уже, чего хочет и куда бежит.
И вдруг – вылетел на поляну. Так неожиданно, что потерял равновесие, будто лес держал его на бегу, а тут отпустил, и он стал падать. Но, падая, нелепо взмахивая руками, будто хотел ухватиться за воздух, он успел увидеть перед собой то, отчего в голове вспыхнуло и взорвалось.
На старой, любимой его коряге сидела ведяна. Маленькая, бледная, будто выпитая долгой зимой и беременностью, она сидела и улыбалась усталой улыбкой, глядя прямо на него. Встречая, как раньше на веранде.
Он всё-таки рухнул, как подбитый, но перевернулся в жухлых листьях, встал на колени и пополз к ней.
Ведяна смеялась. Смотрела на него и смеялась. Одними глазами, губами, лицом – она была слабой, прозрачной, у неё не было сил для смеха, но она смеялась тепло и по-человечьи, глядя на него.
Дополз и рухнул к ней на руки, прижался лицом к большому, как планета, животу, к коленям, а она нежно, мягко – никогда ещё в её руках не было столько нежности – стала гладить его, перебирая волосы. Потом склонилась и поцеловала в уголок глаза.
– По мне, – услышал он, и в голосе была улыбка. – Третья вода. По мне.
От этих слов почуял себя сильным, будто отпил ласточкиного молока. Вскочил и стал поднимать её на руки. Он мог сейчас всё. Он весь мир мог унести на руках. Ведяна смеялась, просила отпустить её и цеплялась холодными ручками за шею.
Наконец он поставил её, и так они замерли, шумно дыша.
– Смешной, – сказала, щурясь от удовольствия. – Как хорошо, что ты всё-таки пришёл, – добавила и испытующе вгляделась ему в лицо.
– Пришёл, – кивнул. И вспомнил: – Прости меня.
Она помотала головой:
– Не могу тебя прощать. Не за что.
– Я предал тебя. Я рассказал.
– Рассказал. Ты дорогу мне закрыл. Поэтому пришёл сам. Но мне теперь к тебе не вернуться. Ты пойдёшь со мной, ко мне? – Она с надеждой посмотрела ему в глаза.
– К тебе? – спросил и хотел добавить: куда? – но сглотнул: он уже сам всё понял.
Почувствовал, как забытый было человечий страх зашевелился в груди. Тело заныло в последней, отчаянной тоске. Но он сдавил её усилием воли.
Кивнул, уверенно и спокойно:
– Конечно. Я поэтому здесь.
– Хорошо. Это хорошо. – Она улыбнулась. – Ты не бойся: это недалеко. Здесь. Мы всегда где-то здесь.
– Куда хочешь. – Он улыбнулся тоже. – В другой город, в другую страну. Мне всё равно.
– Нельзя.
– Почему?
– Не знаю. Так. – Она рассеянно пожала плечами и обвела глазами поляну, лес, небо, качающиеся сосны. – Так, – повторила опять. – Потому что Итиль.
И заглянула в глаза, пытаясь угадать, понял ли он её.
Рома всё понял.
Эпилог
Осень выдалась сухая, дожди пошли только в середине октября. Но даже тогда дни стояли прозрачные, наполненные солнцем, стылые, но не холодные, в задумчивой дымке утром, по которой уже чувствовалась скорая зима. Продутые ветрами поля были пусты, лес облетел и просвечивал на горизонте. Земля прощалась с небом на долгую зиму.
Белый «шевроле» неторопливо пробирался по грунтовке вдоль пустого, чёрного поля. Солнце садилось за Волгой, и лес полыхал алым. Александр Борисович ехал медленно, он почти ни о чём не думал. Состояние тихой меланхолии приятно баюкало душу. Ехал он из дальнего района, до дома ещё часа два, но он рассчитывал засветло выбраться на трассу, а там быстрее. И всё же не спешил – поля, пустота, всё это как будто не отпускало, хотелось побыть здесь ещё. В деревне, откуда он ехал, его предупреждали, что дорога может раскиснуть, лучше в объезд, через соседей, и всё-таки он поехал – дожди ушли в сухую землю, колёса наматывали грязь, но под ней открывалась пыль, так что застрять он не боялся, а сэкономить мог час.
Дорога пошла в горку, подтянулась, а потом ухнула вниз. Медленно спуская машину на кочках, Александр Борисович вгляделся: в низине растеклась большая лужа. Оказалось, справа была речка, невидная с высокого берега, а вот здесь дорога сходилась к балке, где река разлилась, и вода поднялась, затопив колеи.
Проскочет, решил Александр Борисович и дал по газам. Машина врезалась в лужу, подняла столб воды, и сразу что-то ударило в колесо. Руль выбило, задние повело юзом, он еле успел выкрутить передние и остановиться – поперёк дороги, задом в крутой берег балки. Сразу за лобовым бежала широкая, мутная, меланхоличная река с неизвестным названием. Какой-то волжский приток.
Александр Борисович хотел выругаться, но не стал. Приподнялся, огляделся. Машина крепко сидела в луже. Надо сдать с разворотом, выгрести на сухое и потихоньку проехать. Включил задний. Под колёсами засвистело, под брюхом что-то засрипело, машина качнулась и не сдвинулась с места. Дал первую – хлопья грязи вылетели и забрызгали заднее стекло.
