– Нет! – кричу я и бегу к грузовику.
Чьи-то руки хватают меня сзади, удерживая. Это Ноа, хотя я не знаю, откуда она здесь появилась. Она обнимает меня обеими руками.
– Подумай о себе… О своем ребенке.
Она права. И все же я борюсь с ней всей силой своего тела, как лев, пытающийся вырваться на свободу, сбежать от своего укротителя.
– Они забирают его, Ноа, – говорю я с отчаянием. – Мы должны остановить это.
– Это так не работает, – отвечает она, твердо и уверенно. – Если тебя арестуют, это ничем не поможет.
Конечно же, она права. Но как я могу стоять здесь и ничего не делать, когда они отнимают у меня весь мой мир?
– Сделай что-нибудь, – умоляю я, прошу Ноа помочь, так же как я помогала ей. Но она просто держит меня. Она, как и я, ничего не может с этим сделать.
Герр Нойхофф снова подбегает к ним, его лицо раскраснелось от гнева и отчаяния. Он протягивает небольшой кошель, тяжелый от монет, там, наверное, все деньги, которые остались у цирка. Отдать их – значит оставить цирк в руинах, но он готов отдать даже это, лишь бы спасти Петру жизнь.
– Офицеры, погодите, – умоляет он. «Пожалуйста, Господи», – молюсь я. Пусть это сработает. Это наша последняя надежда.
Капитан поворачивается к нему, и я вижу в его глазах муки совести – что пугает меня больше, чем что-либо еще.
– Простите, – говорит он. – Это выше моих полномочий.
Паника охватывает меня с новой силой, и я вырываюсь из рук Ноа, бегу вперед.
– Петр!
Но уже слишком поздно, полицейские грузят его в багажное отделение, и он не сопротивляется этому. Я кидаюсь на дверь, мои пальцы всего в нескольких сантиметрах от Петра, мне почти удается ухватиться за него, но нет. Я поворачиваюсь к ближайшему полицейскому.
– Заберите меня вместо него, – говорю я.
– Астрид, нет! – Слышу, как Ноа кричит позади меня.
– Заберите меня, – повторяю я, игнорируя ее. – Я его жена, и я еврейка, – кричу я, не думая об опасности, которую я навлекаю не только на себя, но на весь цирк.
Полицейский нерешительно смотрит на капитана в ожидании команды.
– Ждите здесь! – командует капитан. Он исчезает, обходя грузовик спереди, направляясь к полицейской машине, после чего возвращается, уже с бумагами.
– У нас нет информации о том, что в цирке числится еврейка, и вы не указаны в списках к перевозке. – Он поворачивается к Петру. – Это правда, что она ваша жена?
– У меня нет жены. – Глаза у него остекленевшие. Я делаю шаг назад, до глубины души задетая его словами.
– Отойдите, – приказывает охрана, закрывая дверь и отделяя меня от Петра навсегда.
– Нет! – плачу я. Я снова бросаюсь к грузовику. Полицейские отдирают мои пальцы от бампера, откидывая меня назад с такой силой, что я едва не падаю. Но я обегаю грузовик и встаю перед ним, сложив руки. Им придется переехать меня.
– Астрид, стой… – Я снова слышу голос Ноа, он кажется таким далеким.
Полицейский, который избивал Петра, быстро подходит ко мне.
– Отойдите, – грозится он, замахиваясь дубинкой.
– Астрид, нет! – Петр кричит с такой тоской, какой я никогда не слышала в его голосе, его почти не слышно через стекло, которое теперь нас разделяет. – Ради всего святого, отойди.
Я не двигаюсь.
Полицейский опускает руку. Я пытаюсь отпрыгнуть, но дубинка попадает мне в живот с отвратительным глухим звуком. Боль пронзает мой живот, и я падаю на бок, прямо на землю.
– Астрид! – кричит Ноа, теперь она ближе, бежит ко мне. Она закрывает меня своим телом, пытаясь защитить.
– Хватит! – командует капитан и идет к нам, чтобы остановить своего подчиненного. Но он не останавливается. Он замахивается ногой и с силой ударяет меня сбоку, в точку, где Ноа не прикрывает меня. Что-то внутри меня как будто разбивается. Я кричу, моя боль эхом проносится по лесу.
Затем я слышу рык, поднимаю голову. К полиции идет герр Нойхофф, его лицо побагровело от ярости, он встает между нами и мужчиной.
– Как вы смеете бить женщину?
Я никогда не видела его в такой ярости. Он выпрямляется во весь свой небольшой рост и как будто бы становится больше и ярче, когда встает лицом к лицу с немцем.
Полицейский снова заносит свое оружие. Меня охватывает ужас. Герр Нойхофф пожилой человек, он не выдержит такого удара.
Герр Нойхофф внезапно поднимает руки к груди, и на его лице отражается удивление. Он падает на землю, как будто от удара. Но полицейский не ударял его, дубинка остается в воздухе.
Ноа подбегает к герру Нойхоффу. Я тоже пытаюсь встать, чтобы подойти к нему. Но острая боль пронзает мой живот, и я снова складываюсь пополам. Я подползаю по земле к тому месту, где он лежит, так быстро, как могу. Судорога сковывает низ живота, становится все сильнее. Я чувствую влагу под юбкой, как будто я описалась, как в детстве. Пусть это будет просто роса на земле, умоляю я.
Наконец, я оказываюсь рядом с герром Нойхоффом, его мертвенно-бледное лицо покрыто потом.
– Мариам, – шепчет он, то ли принимая меня за его давно почившую жену, то ли просто вспоминая о ней, я не знаю. Ноа расстегивает его воротник, и он жадно вдыхает воздух.
У меня в голове проносится детское воспоминание. Однажды мы с братьями играли в долине на месте нашей зимовки, катались с горки по безбрежному белому снегу. Я подняла голову и увидела на горе герра Нойхоффа. На фоне светло-голубого неба он напомнил мне греческого бога, Зевса на Олимпе. Заметив меня, он улыбнулся. Уже тогда он, кажется, присматривал за нами.
– Врача! – кричу я, но никто, ни полицейские, ни охранники, не спешит нам на помощь. Ноа сгибается рядом со мной, и мы беспомощно наблюдаем за тем, как глаза герра Нойхоффа становятся пустыми и мертвыми.
Юбка подо мной уже не просто влажная, а мокрая. Жидкость слишком теплая, чтобы быть просто влагой от земли. Кровь. Я потеряю и своего ребенка? Несколько дней назад я не была уверена, что хочу этого ребенка, а теперь вдруг он – это все, что у меня есть в этом мире. Я держусь за живот, пытаясь удержать жизнь, которая ускользает из меня, внутри. Затем я начинаю молиться, так, как не молилась с тех самых пор, когда была еще совсем маленькой.
С ревом включается двигатель грузовика. Когда он уезжает, обдавая нас выхлопными газами, я поднимаюсь на руках. Слышен стук: Петр бьется в стеклянное окно, увидев, что произошло, но не в силах сделать ничего, чтобы помочь нам.
Я протягиваю руку, пытаясь коснуться его. Резкая боль, сильнее, чем та, от удара полицейского, охватывает меня, бьет в самый низ живота. Я падаю и снова сворачиваюсь в комочек, подтягивая колени к груди.
Продолжая лежать на земле, я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Петра в последний раз. Через окно я вижу, как он плачет, не сдерживая слез. Его горе проникает в меня, принося больше боли, чем любой удар. Глаза, которые всего несколько минут назад смотрели на меня с такой любовью, стали меньше, губы, которые я целовала, принося ему священную клятву, уносятся куда-то далеко-далеко.
