Беременность. Я замираю, потрясенная самой этой мыслью. Это ведь совершенно невозможно. Но это единственный логичный ответ. Перед тем, как мы выехали, была ночь, в которую мы много пили. У меня не было менструаций почти три месяца, но это не редкость, я думала, что так сказываются выступления и тренировки. Если бы это было что-то другое, я бы знала.
В оцепенении я возвращаюсь в шатер и сажусь на одну из скамеек, я не могу в это поверить. Мы с Эрихом так долго пытались завести ребенка. До того, как его поглотила работа, мы занимались любовью почти каждую ночь и два-три раза в день на выходных. Но ничего не выходило. Я решила, что проблема во мне. Удивлялась, как так вышло: мама была такой плодовитой, что родила пятерых, а у меня даже одного не получается. Год за годом ничего не выходило, и мы просто перестали говорить об этом.
Проблема была в Эрихе, осознаю я с усмешкой. Не во мне. Его идеальное арийское тело имело изъян. У него не будет детей и от другой женщины.
Но моя тревога быстро стирает улыбку с моего лица. Беременность – это последнее, что пришло бы мне в голову, ребенок – давно забытая мечта. Я слишком стара для того, чтобы заводить семью. Петр, учитывая его переменчивое настроение и депрессию, едва ли подойдет на роль идеального отца. Мы не лучшая пара. И у нас нет дома.
Я могу позаботиться об этом. В течение многих лет, проведенных в цирке, я не раз слышала, как шепчутся о подобных вещах. Но обдумав это, я понимаю, что это не вариант.
Внутрь шатра входит Петр, и это единственный раз, когда я не рада его видеть. Провожу рукой по щекам, чтобы удостовериться, что они сухие, и прикрываю живот, как будто он может заметить разницу. Я не хочу говорить ему об этом, добавлять ему проблем, учитывая весь стресс и усталость от выступлений и жизни в туре. Ему не нужно беспокоиться об этом сейчас. Я боюсь, что он увидит, что я побледнела и что меня трясет, или, возможно, он почувствует запах рвоты.
Но он слишком рассеян.
– Пойдем, я хочу показать тебе кое-что, – говорит он, взяв меня за руку, и ведет из шатра к своему домику. Дом находится на краю места нашей стоянки, надежная комната для одного человека, размером не больше сарая. Я неуверенно останавливаюсь перед дверью, запах влажного дерева и земли перемешивается с затхлым запахом дыма. С тех пор, как мы приехали в Тьер, я не приходила к нему на ночь, потому что он так сосредоточенно репетировал, что я не хотела ему мешать. Он хочет обнять меня? Не думаю, что смогу сейчас быть с ним рядом. Однако мы проходим мимо кровати. На противоположной стороне стоит обновка, низкий прямоугольный сундук из дуба полтора метра в длину, похожий на огромный чемодан.
– Красивый, – говорю я, проводя рукой по дереву, любуясь искусно украшенной крышкой. – Где ты его достал? И зачем? – Петр, с его спартанским жильем без удобств, никогда не проявлял интереса к материальному.
– Я увидел его на местном рынке, поторговался со столяром. Не переживай, – улыбается он. – Мне дали хорошую цену. – Но дело не в этом: он такой тяжелый и долговечный, такой непрактичный, совершенно не подходит для тура. Что он будет с ним делать, когда мы поедем дальше?
Но Петр не относится к людям, лишенным логики, поэтому я жду вразумительного объяснения. Он открывает крышку и проводит рукой по дну. Затем он приподнимает его, открывая тайный отсек, где-то сантиметров тридцать в глубину, в самый раз для одного небольшого человека, лежащего на спине.
– О! – восклицаю я.
– Просто на всякий случай, – говорит он. Он взял его для меня, чтобы я могла спрятаться, если снова придет полиция или эсэсовцы. Он смотрит на мое лицо, и я пытаюсь сдержать свою реакцию на место, похожее на гроб, в котором можно задохнуться. – У нас совсем нет никакого места, где ты могла бы спрятаться, так что я подумал, этот вариант будет подходящим, – объясняет он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. Но выражение лица у него серьезное. Эта сцена, когда полицейские пытались арестовать человека во время представления, потрясла и Петра. Он, как и я, знает, что немцы или французская полиция придут снова. Мы должны быть готовы.
Он пытается защитить меня. Но в его глазах есть что-то большее, чем беспокойство или просто привязанность. Я уже видела подобное выражение раньше, когда мы с Эрихом только поженились. Я отворачиваюсь, меня трясет. Вспоминаю, что Ноа говорила о его чувствах ко мне. Я так быстро решила все отрицать, не желая увидеть, поверить. Но когда я снова смотрю в его глаза, полные надежды, я понимаю, что Ноа была права. Как я не видела этого раньше? До сих пор было так просто считать, что у нас просто взаимовыгодные отношения. Но Ноа поднесла правду прямо к моему лицу, и теперь я не могу ее игнорировать. Я вспоминаю прошедшие месяцы: Петр постоянно был рядом, пытался защитить меня. Его чувства – это не что-то новое, возникшее внезапно. Все это время они были рядом. Как так вышло, что Ноа, такая юная и наивная, смогла все это понять, а я нет?
– Тебе не нравится, – говорит он, проведя рукой по сундуку, его голос звучит разочарованно.
«Да», – хочу сказать я, после того, что случилось в Дармштадте, я поклялась, что никогда больше не буду прятаться.
– Дело не в этом, – отвечаю я, не желая задеть его, ведь он сделал это, желая добра. – Он идеально подойдет, – добавляю я, поторопившись. На деле же, тут даже меньше места, чем в том месте в Дармштадте. Я едва ли смогу здесь уместиться, тем более когда мой живот станет больше.
– Что же тогда? – спрашивает он, обнимая ладонью мой подбородок и глядя на меня. – Ты такая бледная. Ты заболела? Что-то случилось? – Он обеспокоенно хмурится, глядя на мою маску и чувствуя, что что-то не так.
Меня охватывает ужас. Не из-за беременности или опасности быть пойманной полицией или даже СС. Нет, я оцепенела по другой причине… Из-за того, что происходит между мной и Петром. Все начиналось с того, что два одиноких человека потянулись друг к другу, чтобы заполнить пустоту внутри. Все так и должно было остаться. Но в определенный момент, когда я не обращала на это внимания, наши отношения стали чем-то большим, и для меня, и для него.
Я в замешательстве. Если я скажу ему – все изменится. Но беспокоить его еще больше, продолжая молчать, нельзя. И в глубине души я отчаянно хочу поделиться с ним этой новостью. «Скажи ему», – говорит в голове голос, больше похожий на голос Ноа, чем на мой собственный. Он любит меня, и этого будет достаточно.
Я делаю глубокий вдох, затем выдох.
– Петр, я беременна.
Задерживаю дыхание, ожидая его реакции.
Он ничего не отвечает и непонимающе смотрит на меня.
– Петр, ты меня слушаешь? – спрашиваю я. Стены как будто наступают на меня, и становится тяжело дышать. – Пожалуйста, скажи что-нибудь.
– Это невозможно, – говорит он, не веря мне.
– Но это так, – отвечаю я слабым голосом. Чем, по его мнению, мы занимались все эти ночи в Дармштадте?
Он встает, начинает ходить туда-сюда, зарывшись рукой в волосы.
