Мирославу казалось, что профессор говорит не с ним – сам с собой. Очень уж отрешенно выглядел рассказчик.
– Сейчас я сказал вам, что не верю в существование Шамбалы, но это не значит, что я стал материалистом. Парадокс, но, перестав верить в ту же Шамбалу, я стал придавать проявлениям мистицизма в жизни общества куда большее значение, чем в молодости. Я понял, что к эзотерике, мистике, утопическим легендам можно относится как угодно, например, считать их плодом фантазии и домыслами больных или здоровых людей. Можно сколько угодно пенять на то, что все это эфемерно и недоказуемо. Но нельзя отрицать того, что эти эфемерные, недоказуемые, как бы несуществующие понятия порой оказывают на отдельно взятого человека, а через него и на ход истории, влияние не меньшее, чем наука, религия, прогресс. С этой точки зрения сомнительные эзотерические учения существенны и вещественны. Ведь они проявляются в решениях и поступках реальных людей, порой принимающих феноменальные масштабы. Взять хотя бы того же Гитлера, человека потрясшего историю мира, оставившего на ней чудовищный рубец, чем руководствовался он? Эзотерикой, мистикой, абсурдными легендами об Атлантиде и полой земле. Теми самыми понятиями, которые в ученом обществе считаются нелепыми и смешными, недостойными внимания! Но разве не обрели они материальность и вещественность в его лице? Разве после того, что он сделал под их влиянием, можно сказать, что их как бы нет, что их можно игнорировать? Полбеды – если бы это было единичным заблуждением конкретного психа. Но эти теории и легенды живут уже тысячи лет, передаются из поколения в поколение, из сознания одних в сознание других, и тем самым набираются силы, материализуются. Так ответьте мне теперь, что есть Шамбала – вымысел или реальность?
– Если смотреть с этого ракурса, то, безусловно, реальность. Только сильно разнящаяся с тем, что описано в легендах, – я про описание потаенной страны.
– Вот именно, Мирослав! Это я и имел ввиду, когда говорил, что Шамбалы не существует. Такой не существует. Но есть другая, такая, которая в настоящее время проявлена в голове Владимира Стрельникова и, скорей всего, не только в его.
– Профессор, вы посвятили этим легендам всю свою жизнь, а теперь говорите о них, как о великом зле.
– Как о великом зле я говорю не о легендах, а о людях. Любую легенду, теорию или даже примитивный предмет, например вилку, можно видеть через призму добра или зла. Все зависит от того, как сознание конкретного человека преломляет свет, что внутри смотрящего. Сама по себе вещь, по сути, ничего не несет, смыслом все наделяет человеческое сознание. На ту же вилку можно смотреть, как на прибор для поглощения пищи, а можно – как на инструмент для пыток. Есть люди, чья вера в собственные фантазии настолько велика, что способна наделить силой и смыслом даже безделицу, вилку или карту мифической страны, нарисованную когда-то по памяти. Такие люди одержимы, безумны, но историю творят именно они. От того и мир безумен. Прав Нима Ринпоче, трудней всего человеку отказаться от чувства собственной важности, обесценить свои желания, переживания, амбиции, саму значимость своего присутствия в этом мире. Ничтожно малый процент людей готов принять такую постановку вопроса, что все преходяще и, по сути, бессмысленно. От того и бесятся. А и сам этим грешен.
Алиса вдруг резко дернулась, и Мирослав рефлекторно щелкнул рулеткой, фиксируя поводок. Профессор замолчал, вглядываясь в сторону, куда рвалась собака.
– Нервы мои действительно уже ни к черту, – слабо проговорил он. – На секунду мне показалось, что там, за дюной, Стрельников наблюдает за нами.
Метрах в десяти от них, за песчаной насыпью, в самом деле, обнаружились два светлых серо-голубых глаза. Солнечные блики играли в них, как в стеклянных шариках. Глаза смотрели пристально, неотрывно.
– Вы уже заметили? А я хотел удивить вас, – сказал Чоэпэл, приблизившись к туристам. – Это волк. Красавец, правда? Они не так часто попадаются людям на глаза по сравнению с другими животными. Не бойтесь, он нас не тронет.
Волк и правда был хорош – обдуваемая тибетскими ветрами густая шерсть казалась холеной, она играла на солнце, по цвету почти не отличимая от песка. Зверь лежал за насыпью и следил за чужеземцами, казалось, из любопытства, явно не вынашивая замыслов в отношении них. В его позе, взгляде чувствовались спокойствие и превосходство над ситуацией, даже резкое движение собаки не насторожило его. Алиса, зная силу поводка, тоже залегла в песок, тревожно глядя в сторону хищного сородича.
– Похоже, нам пора возвращаться, – напомнил Чоэпэл, постучав пальцем по циферблату своих часов.
– И правда, заболтались мы с вами. Точнее, я вас в итоге заболтал. С тех пор как умерла моя жена, мне и поговорить-то особенно было не с кем. Может, поэтому я поначалу так легко проникся к вашему почти родственнику. Да что уж теперь, дело прошлое. Возможно, это кармическое, а, как вы считаете, Мирослав? – Профессор явно пытался разрядить обстановку шуткой, которая прозвучала не весело, а печально.
– Если верить досточтимому Ниме, то все, что с нами происходит – это кармическое. Тем более встречи. Так что, Анатолий Степанович, как бы то ни было, вам действительно не стоит так переживать из-за того, что жизнь свела вас со Стрельниковым. Зачем-то так было нужно. Хоть вы и не объяснили толком, чем именно он вам досадил, но, на всякий случай, скажу – у него сейчас трудный период. Очень трудный. Рухнуло дело его жизни, официально он признан банкротом, при этом он уже не молод. Он всегда имел сложный характер и крутой нрав, а под влиянием этих событий, наверное, стал невыносимым. Мне сложно судить, на мне он редко срывает гнев. А вот ваше с ним недопонимание могло возникнуть на этой почве. Так что, возможно, вы зря сгущаете краски и принимаете происходящее так близко к сердцу? Он справится с потрясением и снова станет терпимым, вот увидите.
– Увижу. Теперь от этого никуда не деться. Увидите и вы, Мирослав. К сожалению.
Когда вернулись к месту сбора, машины стояли наготове. Стрельников дожидался их в салоне вместе с помощниками. Нима Ринпоче так и сидел под деревцами, Чоэпэл отправился деликатно возвращать его в реальность. Через несколько минут внедорожники уже тронулись и помчали в сторону легендарных, загадочный озер Манасаровар и Ракшас, лежащих у подножья Кайласа. Эти два озера разделял между собой лишь тонкий перешеек, но при этом воды Манасаровар в любую погоду были безмятежны, а вот Ракшас всегда взволнованно. За неспокойный дух Ракшас называют озером демонов. Еще тибетцы верят, что в Манасаровар вода живая, а в Ракшас – мертвая.
Добрались до места, когда сумерки уже набрали красок и опоясали кромку неба лиловыми и багряными лентами. Огромной ледяной глыбой по правой стороне возвышался Кайлас, настолько отличный от других, схожих друг с другом холмов, что мог бы считаться символом вечного одиночества. Еще в дороге Мирослав восхищенно любовался его заснеженным пирамидальным навершием, которое по мере приближения открывалось все больше и казалось выше, будто гора на глазах вырастала из земли.
Когда водители припарковались для ночевки и путешественники высыпали из салонов, Мирослав даже не посмотрел в сторону Ракшас, застыв перед огромной снежной пирамидой на фоне закатного неба. Время замерло.
