– Хочешь, чтобы я ушла? – наконец, спрашивает Уинтер, не дождавшись ответа. – Я уйду, если ты этого хочешь.
Сидя здесь, я чувствую, как раздражение проходит. Я даже на мгновение забыл о боли в руке и о своих родителях.
– Просто мне не очень нравится в лабиринте, – объясняет она. – Моя глупая сестра все портит.
Думаю, я понимаю. Мне там тоже не очень нравится. Мы можем спрятаться.
Вместе.
Если девочка захочет.
– Я уйду, – говорит она и начинает разворачиваться.
Но я протягиваю руку сквозь воду, приглашая ее к себе.
Уинтер останавливается и поворачивается обратно. Ее взгляд озаряется. Не мешкая, она принимает мою ладонь и забирается в фонтан.
Вода расплескивается. Девочка резко вздыхает, попав под холодные струи. Хихикнув, она садится рядом со мной.
– Ого, как клево. – Уинтер оглядывается вокруг. Тень чаши падает на нас, вода льется со всех сторон.
– Что случилось с твоей рукой?
Опустив взгляд, я переворачиваю ладонь, смываю кровь и вытираю о свой пиджак.
– Больно? – спрашивает она.
Я по-прежнему не отвечаю. Но, да, немного больно.
– Папа научил меня классному трюку. Хочешь посмотреть?
Ее голос звучит так… расслабленно. Словно она не подозревает, какими ужасными бывают родители.
– Это поможет тебе избавиться от боли, – сообщает девочка. – Давай покажу.
Она берет мою руку. Сначала я пытаюсь вырваться, но затем останавливаюсь и перестаю сопротивляться.
Уинтер держит ее перед собой.
– Готов?
К чему?
Найдя порез на внутренней поверхности фаланги, она прикусывает мой палец с другой стороны. Достаточно сильно, чтобы растянуть кожу, но не проткнуть.
Встретившись со мной взглядом, Уинтер несколько секунд остается в том же положении и слегка увеличивает давление.
Только мне не больно. Совсем. Вообще-то, даже приятно, потому что надоедливая резь внезапно исчезает. Просто исчезает. Будто щелкнули выключателем.
Она размыкает зубы и радостно сообщает:
– Он сказал, если у тебя болит сразу в нескольких местах, то мозг может зарегистрировать только один вид боли. Обычно самый сильный. У меня как-то появился очень болезненный заусенец. Знаешь, что папа сделал? Укусил меня за палец. Было так странно, но сработало. Я перестала чувствовать боль от заусенца.
Лишь один вид боли. Значит, если что-то болит, ты можешь притупить ощущение, сделав еще больнее в другом месте?
Порез вновь начинает ныть, но уже не так сильно. Эффект от ее укуса все еще чувствуется.
Уинтер кусает меня еще раз и еще, пока боль полностью не проходит.
– Все в порядке? Тебе лучше?
Мне хочется улыбнуться. Думаю, я не сдерживаю слабую улыбку, кивая головой.
Удивительно. Интересно, а если бы порез был глубже, пришлось бы укусить сильнее? И обязательно ли кусать? Могу я сделать что-то другое, чтобы избавиться от боли?
Отпустив мою руку, девочка улыбается.
– Это не доставляет мне такой радости, как мороженое с печеньем «Орео», но приносит хоть какое-то облегчение.
Мороженое с печеньем «Орео»? Да, мне оно тоже нравится.
Мы еще какое-то время сидим, наслаждаясь шумом водопада. На лабиринт опускается тишина, в живой изгороди мерцают светлячки. Ни музыки, ни шума вечеринки, в мире не существует ничего, кроме нашего маленького убежища.
– Как бы мне хотелось никогда не покидать этот фонтан, – говорит она.
И не покинем. Пока. Пусть они сами найдут нас.
– Почему ты носишь четки?
Проследив за ее взглядом, я замечаю деревянные бусы, выглядывающие из-под воротника моей рубашки.
– Священники злятся, когда дети носят их на шее, заешь? – подмечает Уинтер.
Не в силах совладать с собой, я смеюсь. Сглотнув, отвечаю:
– Знаю.
Потому и делаю так. Они дают девочкам белые, а мальчикам – деревянные четки на первом причастии. Отец Бейр очень рассердился, когда некоторые из нас надели их, как бусы. Узнав, что это запрещено, я стал носить четки только на шее.
Я не могу сопротивляться дома, поэтому выбираю такие глупые способы, которые сойдут мне с рук.
Сняв их, я надеваю ей на шею.
– Теперь ты тоже плохая.
Она смотрит на четки, потирает пальцами крест из дерева и серебра.
– Можешь оставить их себе, – говорю я.
Тогда Уинтер меня запомнит.
– Ты злишься из-за того, что я здесь? – внезапно спрашивает девочка.
Разве похоже, будто я злюсь?
Не получив ответа, она переводит взгляд на меня.
Я качаю головой.
– Значит, я могу вернуться сюда еще раз? – с надеждой интересуется Уинтер.
Я опять киваю.
– Договорились. – Она снимает четки, после чего расстегивает серебряную заколку со стразами, которой собраны ее волосы, и кладет обе вещицы в маленькую нишу под верхней чашей.
– Если это наше секретное убежище, – ее глаза восторженно сияют, – так мы сможем навсегда оставить тут частичку себя. На нашем месте.
Прислонившись затылком к чаше фонтана, я смотрю на наши сокровища.
Она милая. Мне нравится, как девочка разговаривает со мной.
И здесь ей тоже нравится.
Рот Уинтер завис над моим, наши губы дразняще соприкоснулись. Я стянул с нее белую футболку и бросил на кровать.
Ее грудь поднималась и опускалась рядом с моей. Мое имя сорвалось с ее губ подобно отчаянной мольбе:
– Дэймон.
Я медленно и нежно поцеловал девушку, пока ее руки мучили меня невесомыми прикосновениями, а тепло ее тела опьяняло.
– Дэймон, – выдохнула она, запрокинув голову назад и давая мне возможность прикоснуться к ее шее.
– Ш-ш-ш, – прошептал я игриво. – Тихо, как мышка.
Снег снаружи превратился в воду, ее журчание в фонтане заполнило мои уши, убаюкало. Я был с единственной девочкой, знавшей настоящего меня. С единственной женщиной, которая нуждалась во мне – в таком, какой я есть. И я нуждался только в ней.
Я не заслужил того, чем сейчас обладал, но всеми силами докажу, что достоин всего, что получу в будущем. Мы создадим свою собственную семью, наш дом, окружим себя друзьями.
