«Ну и ну! — думал я. — Что за дивные дела способна творить мышь! И я же пока только учусь!»
Никто меня не увидел. Куда там — их всех занимали исключительно кастрюли и сковородки. Ну так вот, со средней полки я ухитрился взобраться по водосточной трубе в углу, секунда — и я попал на заветную верхотуру, сплошь загроможденную утварью. Здесь-то почти наверняка никто меня не увидит! Я тут же стал пробираться вдоль полки, пока не оказался прямо над громадной супницей, куда вот-вот вольют суп. Поставил на полку свой пузырек. Отвинтил крышку, прокрался к самому-самому краю полки и — поскорей вылил содержимое прямо в серебряную супницу. И — буквально тут же! — один из поваров принес большущую кастрюлю и выплеснул из нее в эту самую супницу весь зеленый дымящийся суп. Прикрыл крышкой, крикнул:
— Суп для большого банкета! Готово! Можно подавать!
На крик вбежал официант и — уволок серебряную супницу.
Ура! Пусть, пусть мне даже не суждено вернуться живым к моей бабушке — но ведьмы получат свой Мышедел!
Я сунул порожний пузырек за какую-то кастрюлю и стал пробираться обратно по верхней полке. Без бутыли идти стало гораздо легче. И я все чаще и чаще использовал хвост. Я буквально перелетал на хвосте от кастрюли к кастрюле, цепляясь за ручки, на всем протяжении полки, а тем временем далеко-далеко внизу суетились официанты и повара, дымились котлы, кипели кастрюли, шипели сковородки, и я говорил сам себе: «Ой-ей-ей! Вот здорово! Ну и жизнь! Это же как прекрасно — быть мышью, сотворившей столь великое дело!» Я раскачивался, я качался! Я перелетал от одной ручки к другой, я совсем увлекся, забыл о всякой осторожности, совершенно забыл, что я у всех на виду и что сто́ит только кому-то поднять глаза — я пропал. А дальше — дальше все случилось так быстро, я и ахнуть не успел. Грянул мужской вопль: «Мышь! Мышь! Ой, смотрите, грязная гадина!» Внизу на миг мелькнуло: белый халат, колпак, взмах ножа, блеск стали и — дикая боль пронзила меня всего от кончика хвоста, я стал падать, падать, падать вниз головой.
Я падал, но судорожно думал на лету. Я понимал, что кончик хвоста у меня отрублен, что я сейчас брякнусь об пол, что сейчас на меня набросятся. Кругом вопили, орали: «Мышь! Мышь! Лови! Держи!» Я стукнулся об пол, вскочил, помчался что было мочи. Всюду мелькали черные ботинки, ботинки, ботинки, и они топали, топали, топали, а я носился, кидался, метался, увертывался от них на кухонном полу. Я слышал крики: «Лови! Бей! Дави!» Весь пол был, кажется, сплошь в топочущих черных ботинках, я от них уклонялся, спасался, метался, увертывался, юлил и вот, уже почти не соображая, что делаю, мечтая только спрятаться, я метнулся вверх, в чью-то брючину, уцепился за чей-то носок!
— Ой! — заорал этот повар. — Елки-палки! Она ж мне в брюки залезла! Ну, ребята! Теперь ей не уйти!
Он хлопал, хлопал себя по ногам, мне бы и впрямь не уйти, если бы я не так быстро бегал. Путь у меня был один — наверх. Когтями цепляясь за волоски на его ногах, я бежал все выше, выше, выше — вот икра, вот колено, бедро!
— Ешкин кот! — взвизгнул он. — Ишь куда забралась, шельма!
Я слышал крики, хохот других поваров, но мне самому было, уверяю вас, отнюдь не до смеха. Я не помнил себя от ужаса. Его руки хлопали совсем рядом со мной, сам он корчился, подпрыгивал, извивался, как будто стоял на раскаленных углях, а я взбирался все выше и вот уперся в верхний край брючины, и дальше идти было некуда.
— Помогите! Спасите! — кричал он. — Эта дрянь у меня в трусах! Совсем достала! Уберите ее! Эй вы, кто-нибудь! Да помогите же от нее избавиться!
— Да ты скинь брюки, балда! — крикнул кто-то. — Спускай их, и все дела! Куда она денется!
Я добрался до места, где брючины у него сходились и начиналась застежка. Тут было темно и отвратительно жарко. Я понимал — только двигаться, двигаться, не останавливаться ни на секунду. Я метнулся вверх и — попал в другую брючину! Молнией метнулся по ней вниз, миг — и снова я на полу. Глупый повар еще орал: «Да выньте же вы эту тварь! Поскорей, ведь укусит!» На миг в глазах у меня мелькнули повара, поварята, всей толпой они хохотали, помирали со смеху, и никто не заметил, как маленький темный мышонок юркнул прочь и нырнул в мешок с картошкой.
Я спрятался среди грязных картофелин и затаил дух.
Мой повар, видно, решился-таки спустить штаны, потому что вокруг раздались возгласы:
— Да тут нет ничего! Где твоя мышь, балда?
— Была! Ей-богу, была! — кричал он в ответ. — Видно, у вас под штанами никогда мышь не шныряла! Знали бы, какое это удовольствие!
Да, вот так-то: я, мелкий мышонок, вызвал столь крупный переполох среди значительной группы взрослых мужчин, — как же мне было не радоваться? Невольно я улыбался, невзирая на боль в хвосте.
Я тихонько лежал, зарывшись в картошку, покуда не убедился окончательно, что про меня забыли. И вот тогда я выбрался из-под картофелин, осторожно приподнял голову над краем мешка. На кухне царила прежняя сутолока, кричали повара, носились официанты. Вот вбежал тот, который жаловался на капризную клиентку. «Ну, ребята! — хохотал он. — Спрашиваю ее, как теперь мясцо, мэм, а она в ответ: мол, так изысканно, деликатес, пальчики оближешь!»
Пора было подумать, как выбраться из этой кухни, как вернуться к бабушке. Мне оставался только один-единственный путь. Броситься через всю кухню и — юркнуть в дверь следом за кем-то из официантов. Я затаился, выжидая своей минуты. Хвост болел невыносимо. Я согнул его, осмотрел. Да, сантиметров пяти как не бывало, и хлещет кровь. Вот появился официант, до ушей нагруженный розовым мороженым. На каждой ладони — по вазочке, да еще по одной на каждом сгибе локтя. Подошел к двери. Толкнул ее плечом. С быстротою молнии я метнулся из своего мешка через всю кухню, в дверь столовой, и дальше, дальше — без остановки, не переводя дух, — пока не оказался под бабушкиным столом.
