Чуть позже Энтони ежедневно тренируется сражаться на длинных мечах с Джоном Пастоном или другим рыцарем из молодых и энергичных. Теперь он отрабатывает приемы, которых не знал во времена занятий на ристалище за Чаринг-Кроссом. Он учится выбирать, когда бить лезвием меча, а когда наносить колющие удары. Вступая в схватку, старается задействовать полный вес меча и по возможности проходить над рукоятью клинка противника, а не под ней. Еще важнее, хоть и недостаточно – достаточно никогда не бывает, – научиться просто парировать режущий или колющий удар противника, ибо прием, которым отражают атаку, одновременно должен быть и контратакой. Энтони двигается, будто в танце. Отрабатывая приемы – «оборона железных ворот», «косой охранник», смертельный удар, оглушающий удар и нижнюю диагональную «тягу гнева», он учится быстро перебрасывать меч в левую руку и с его помощью прижимать лезвие меча противника к его боку. Поединок очень напоминает стремительную игру в шахматы, где он по очереди вселяется в каждую из своих фигур по мере их перемещения. И да поможет Бог всем посредственным мечникам, если они встретятся в бою с Энтони, лордом Скейлзом. Болтовню и хвастовство заслугами, характером или умом всегда можно поставить под сомнение и оспорить, но когда дело доходит до техники владения мечом, все сомнения отпадают, остается лишь суровый факт победы одного и поражения другого. Впервые Энтони чувствует себе цену и гордится собой.
Но помимо тренировок, заняться, в общем-то, нечем. Письма идут медленно. Первым прибывает послание отца: «Дорогой сын, сообщаю тебе, что мы с твоей матерью теперь отдыхаем в нашей усадьбе в Графтоне, и твоя сестра Элизабет тоже здесь, ибо после смерти ее мужа в бою при Сент-Олбансе и утраты владений его мать леди Феррерс заявляет права на три оставшихся поместья, которые по праву принадлежат Элизабет. Эти земли ей завещал покойный муж, но пособники леди Феррерс изгнали Элизабет с сыновьями из их владений. Не знаю, как исправить дело и как вернуть себе прежнее высокое положение, но твоя мать клянется, что все устроится, ибо она слепила еще две свинцовые фигурки. Со своей стороны, я считаю, что Элизабет должна обратиться к лорду Гастингсу и взывать к милости короля, чтобы тот отдал ей поместья обратно. Нам надо подыскать Элизабет нового мужа и отца для ее детей, хотя без поместий она незавидная партия. Здесь уже началась посевная, хотя мы все еще боимся морозов, а после сильных ветров крыша амбара требует починки. Других новостей почти нет, хотя ходят слухи, что несколько недель назад на шута Скоггина напали крепкие парни, вооруженные дубинами. Он лишился нескольких зубов, а затем его бросили в Темзу. Вот ему и довелось узнать, что реки и впрямь бывают глубоки и опасны. И еще поговаривают, что скоро в Бургундии для короля найдут невесту, ибо так хочет Уорик. Молюсь, чтобы ты был жив и здоров, и надеюсь в скором будущем тебя увидеть. Сейчас время разбрасывать камни. Умоляю, пошли весточку, как у тебя дела и какие новости, ибо до сих пор мы не получили от тебя ни строчки».
Следующее письмо приходит от летописца Кроуленда, который просит Энтони прислать ему сведения о продвижении северной кампании. В длинном бессвязном письме летописец сообщает, что аббат обнаружил серьезное несоответствие в расчетах универсальной хронологии. Похоже, веков оказалось слишком много, чтобы уложить их в предполагаемый возраст земли. После долгих размышлений и чтения старых летописей аббат окончательно утвердился во мнении, что изрядный период времени между 600-м и 900-м годами нашей эры попросту выдуман летописцем Х века, который работал на германского императора Оттона III. Идея состояла в том, чтобы с наступлением 1000 года провозгласить Оттона апокалиптическим императором тысячелетия. Аббату и летописцу Кроуленда бросился в глаза тот факт, что в те фантомные века произошло подозрительно мало событий, а как только лишние столетия изъяли из хронологии аббата, она отлично заработала.
Читая это письмо, Энтони сомневается в правоте аббата, но когда он пытается вспомнить какое-либо событие тех трех веков, у него ничего не получается. Он пишет в Кроуленд об осадах замка и об опасениях, что армия французов и шотландцев, которую формируют в Шотландии, может двинуться на юг, чтобы освободить пограничные замки. В свою очередь, ему любопытно узнать, зачем летописец утруждает себя записями о битвах, осадах и расстрелах. Разве он не должен ограничиваться только святыми делами?
Письмо от Рипли очень краткое. Он молится за Энтони. И тот должен как можно скорее прислать отчет о своих приключениях, действительных или мнимых, ибо пора сеять семена его славы странствующего рыцаря и идеального паладина. И пусть Энтони всегда помнит, что именно любовь движет солнцем и прочими светилами.
Проходят многие недели, прежде чем однообразие осады решительно нарушается прибытием на север Джона Типтофта, графа Вустерского. Его громогласная речь напоминает лай своры собак:
– Когда мы добирались сюда, на нас напало не менее сорока разбойников; мы отбились, но эта стычка порадовала меня, и вот почему. Их попытка вызвала у меня уважение! Из вооружения у них были только луки и стрелы, да и с теми они справлялись едва-едва, а меня сопровождали обученные солдаты. Пересекая Францию на обратном пути из Святой земли, я повидал, как те, у кого нет ни работы, ни земли, побираются или голодают. В Англии же мужчина, не имеющий возможности честно заработать на пропитание, выйдет на большую дорогу с дубиной и ножом или начнет воровать. Мы за год отправляем на виселицу больше закоренелых грабителей, чем Франция за семь лет! Говорю вам, пока в Англии найдутся крепкие молодцы, готовые к драке, враги нам не страшны.
Из облаков вынырнуло бледно-желтое солнце, и по всему лагерю от покосившихся шатров из шестов и шкур поднимаются тонкие белые струйки пара. Триптофт идет между заплесневелыми пологами и перескакивает через веревки. Он лысый, с крючковатым носом. Глаза у него сверкают, а череп загорел дочерна. Граф одет в камзол цвета киновари с желтыми полосами, и за ним повсюду следуют карлик и оруженосец, на запястье которого сидит длиннохвостый попугай. Как только Триптофту удается, не нарушая приличий, отделаться от Фоконберга, он направляется в палатку с Энтони.
Энтони ожидал, что человек, заменивший отца на посту верховного констебля, вызовет у него неприязнь. Но живость и энергичность Триптофта завораживают. Граф с ходу принимается тараторить о своей учебе в Падуе и Вероне, о паломничестве в Иерусалим, о работе на посту верховного констебля и дополнительных обязанностях в качестве председателя рыцарского суда и завершает речь похвалой внешней красоте клана Вудвиллов – Энтони, его отца, матери и сестры. Взяв Энтони за подбородок, он поворачивает его лицо, внимательно рассматривая со всех сторон.
– Люблю красоту, и мне не стыдно в том признаться. Если честно, я бы предпочел сам обладать красотой, а не любить ее в других, но будем довольствоваться тем, что имеем. Будь моя воля, я стал бы содомитом, вот только Библия запрещает. Поэтому я и не содомит. – Окинув взглядом палатку Энтони, Триптофт спрашивает: – Где вы храните книги?
Энтони пожимает плечами и признается, что не привез с собой ни одного фолианта. Правда же заключается в том, что читает он очень мало, предпочитая ярко раскрашенные картинки и геральдические эмблемы крошечным черным закорючкам, которые ползут по рукописным страницам, будто уродливые насекомые.
