– Устала моя Малыша. – Митя налил ей кофе в розовую чашечку, потом – себе, сел напротив: – Ну, как школа?
– Норм. Почти что финиш. Скоро последний звонок.
– Ой. Ты ведь не будешь наряжаться в как бы старинную школьную форму? Ну, белый передничек, коричневое платьице? – встревожился Митя.
– Хотела попросить у вас из костюмерной напрокат, – мрачно сказала Мурка, доедая пирожное.
Митя, ахнув, откинулся на спинку стула и, сообразив, рассмеялся:
– Ах ты негодяйка!
– Митя, а ведь, наверно, все эти псевдодевственницы, когда такое платьице с передничком напяливают, прекрасно понимают, что делают, а?
Митя сделал вид, что разглядывает глазурь на своем ореховом коржике. Мурка все равно продолжила:
– И знают, о чем думают парнишки и взрослые дядьки, когда видят эти кружевные фартучки, жирные коленки над белыми гольфиками, бантик на попочке. Хентай не я одна изучаю.
– Ну, простонародью так проще искать друг друга для своих примитивных утех. Бог с ними. В конце концов мы тоже в этом бизнесе. А ты, детка, стала зла и цинична.
– Я? Да я – пушистый наивный утенок… Глянь-ка, вот он, цинизм как есть. – Она зашла в инсту и быстро нашла профиль одноклассницы, а там ее фотку топлес: тонкое предплечье чуть прикрывает соски крупной груди, накрашенные губки сложены уточкой, глаза сальные, прищуренные – и подпись: «Твоя 11-классница». – Смотри, какая половозрелая. Кариной зовут.
– Девственница?
– Вроде как снова – да. Мать ей починку оплатила.
– А номерочек дашь? – Митя изучал Каринкины фотки, на которых она или разными, порой акробатическими способами обнимала гигантского плюшевого медведя, или поливала газировкой белые трусы на себе, или с видом примерной отличницы читала «Пятьдесят оттенков». – Наш скаут ей позвонит. Экая гормональная озорница, надо брать… Ну и товарный вид свеженький, миленький. Дорого уйдет. Мы как раз топ-менеджеров из Челябинска ожидаем на той неделе.
– Да пожалуйста. Сейчас перешлю… Вот. Все равно она…
– Что?
– Да не проживет долго.
– …В смысле?
– Не знаю. У нее лицо кукольное. Какой-то резиновый труп, а не девчонка. Противно, как будто на дохлятину смотришь.
Митя поежился:
– Малыша, ты шутишь?
– Не знаю. Так, мерещится… Я иногда вижу в лицах у стариков что-то такое… Как будто у них уже последний билет на руках. Вот и Каринка… Ее не жалко. В ней будто души нет, одна биология. Дур вообще не жалко. Ну и тех, кто только самки и больше ничего. Не жалко, нет. И этих твоих… ну, сотрудниц – не жалко.
– Юность их жалко, – философски загрустил Митя. – Ну да ладно, каждый себе свое выбирает. Кто – грязь, кто – князь… Человек всегда сам решает, сам – внутри, и даже не умом, а потрошками, сколько ему, человечку, цена. Субъект он или объект. Очень рано решает, я заметил. Вот как эта – ага, Карина – сразу объект. Сама ни к чему не способна. Но красотка… А еще есть такие подружки?
– Митя, у меня нет таких подружек. И вообще у нас в классе только две такие озабоченные дурочки. Каринка и еще одна, прыщи как боеголовки, все парнишек лапает. Но та совсем тупая, вымя до пупа и ноги короткие. Не девчонка, а… Пылкий бекон. Кружевной передничек ей мать такая же тупая уже сшила. И коричневое платьице с манжетами.
– Неприятно, – повел плечиками Митя. – Дешман. Моветон. Нам не годится, мы ж не на рабочей окраине… А остальные?
– Остальные – девочки как девочки, юбочки-блузочки, поступать хотят, Ремарка читают и Докинза, гормоны под контролем держат.
– Милая, – развеселился Митя, – приличие не исключает согласия! А?
– Митя, нормальных девок телефоны я тебе не дам, хоть они мне ни разу не подружки… У меня вообще подружек нет.
– Я заметил. А почему?
Мурка слегка растерялась. Потом сообразила:
– Ну, они остались в прежней школе, в прежней жизни. А тут… Не знаю. Некогда. Они – дети. Пустоголовые, веселые. Ни уму, ни сердцу. Ну их. – Митя смотрел так грустно, что она скорей заулыбалась: – Митя! Мой самый лучший друг – ты! Очень вкусное пирожное, спасибо. А чего ты меня пригласил? Есть заказы?
– Позавчера две твои картинки купили. Прям со стены сняли. И попросили еще две, чтоб с брюнеточками, в стиле Бакста. – Енотик Митя в картинках понимал хорошо, давным-давно закончил в Академии, куда Мурка хотела поступить, реставрационное отделение и долго работал в Эрмитаже реставратором.
Его тянуло к искусству, и он, приметив Мурку с этюдником, подкараулил в ноябре в подъезде, уговорил ее, голодную и замерзшую, сначала показать, что есть с собой в папке на продажу, и обрадованно купил парочку готовых богинь из Летнего – Мурка сразу побежала в кафешку и наелась там, как тузик на помойке. И еще варежки купила, и немножко колбасы и хлеба, на завтрак и в школу с собой бутербродик чтоб… Митя ж денек подумал, снова подкараулил – а колбаса-то кончилась, есть хочется – и подговорил порисовать «неприличное» за денежки. Целую голубую бумажку дал авансом. И за первые же пять сладких картинок, присвистнув, сказал: «Давай рисуй еще!» и заплатил столько, что Мурка тут же побежала и купила классную зимнюю куртку. Митя разжился «позолоченным» багетом и, жадно сверкая глазками и очками, скоро заказал еще картинок, мол, гостям нравится, хотят такой «петербуржский сувенир», особенно москвичи. Мурка «разбогатела», купила зимние ботинки и дорогущую акварель «Ленинград», была благодарна, нарисовала моментально распроданную серию с Екатериной Второй, а Митя организовал небольшой гешефт: помимо основной оплаты еще плюс – когда клиент покупает картинку, Мурке – треть от цены. Остальное владельцу заведения, самому Мите и на новый багет.
– И еще один клиент скорее что-нибудь акварельное просит, нежное, сдобное. Вот как пирожное безе, и чтоб в стиле рококо. Тут будешь рисовать или дома?
– Тут, – Мурка не стала говорить, что дома, похоже, жить пока не будет. – Сегодня брюнеточек, рококо завтра. Быстрее получится. Бумага еще есть?
– Все в коробочке, как ты оставила. Краски, карандаши… Ноза! Принеси из кладовки Малышину коробку!
Через минуту Ноза, кланяясь, притащила большую плоскую коробку из-под элитного постельного белья, Митя ее забрал и почтительно пристроил на стул рядом с Муркой:
– Еще кофейку?
– Давай… – Мурка открыла коробку, достала бумагу и карандаши, пересела к подоконнику с подносами и, прямо на приятно твердой крышке коробки, принялась за дело. Сладкие линии женского юного тела сами проступали из белизны листа, надо их только обвести… Нежные, точные линии… Васька неслышно возник рядом, встал за спиной, следил. Казалось, она слышит его детское дыхание. Он тоже хотел на залитую солнцем бумагу – и проявиться под Муркиным карандашом, ожить, взглянуть серыми смышлеными глазами с листа. Но ему на этот лист, к умным брюнеточкам с приоткрытыми хищными ротиками – нельзя. Он – маленький.
