«Огуречиков» они купили, и теперь Янка осторожно держала на коленях трехлитровую банку с изумрудно-зелеными, тесно упиханными меж чеснока и зонтиков укропа огурцами, которые пахли деревенским летом даже сквозь закрученную крышку. Швед не спеша вел тяжелую машину по узкой дороге, выплескивая широкими шинами прозрачную воду из мелких попадавшихся луж. Крапива шуршала по дверцам. Брошенные дома заросли травищей до черных провалов окон, жилые – были аккуратно окошены. Один такой, обитаемый, проплыл справа – за оградой из сетки-рабицы все выкошено под коврик; парники, грядки, детская желто-красная пластмассовая избушка, такая же яркая горка и возле песочника среди разбросанных игрушек – черный лабрадор, лениво приподнявший голову.
– И тут люди живут, – успокаивающе сказал Швед. – А что? Экологично. И молоко козье, говорят, полезное.
Обжитых домов, возле которых стояли машины, торчали полосатые тенты и яркие пластмассовые стулья, мелькали дети и собаки, копошились в грядках пенсионеры, попадалось все больше. Люди тут жили привольно, не теснились. Но брошенные почерневшие хибары с выбитыми стеклами, с просевшими крышами, заросшие дурниной, сорняками и серой ольхой, безмолвно стоявшие меж нарядных обжитых домовладений, наводили жуть. Все равно что гнилые зубы меж здоровых. Мурка старалась не смотреть в черные провалы окон, но взгляд все равно притягивало – а вдруг там кто-то есть и смотрит из тьмы?
– Я в такой брошенный дом не хочу, – тихо сказала Янка. – Ни за что.
– В такой я и сам не пойду. Плесень всякая, зараза, гнилье и все такое. – Швед остановил машину у синих ворот. – Ну, пойду договорюсь.
Он скинул кроксы, всунул ноги в подпихнутые Янкой сапоги, вышел из машины, постучал кованым кольцом. Загавкала собака, потом кто-то подошел, открыл, и Швед скрылся за калиткой, прорезанной в синих воротах. Ворота были добротные, высокие. И забор, тоже синий, на бетонных пасынках, тоже сплошной, высокий – не перелезешь. Без Шведа сделалось немножко не по себе. Янка открыла окно: влетели чистый, верхний шум леса, который виднелся близко за домами, чириканье, далекие детские выкрики – и прохладный, влажноватый лесной воздух. Янка повернулась к Мурке:
– А если правда?
Мурка поняла ее с полуслова: это про «Якову Сусанну Ивановну». Сказала:
– Тогда это, в общем, чудо, да? Янка, знаешь что? Я так хочу тебя обнять, но на переднее сиденье не полезу. Давай ты сюда перейдешь?
Янка быстро поставила банку с огурцами на пол, выскользнула из машины, бесшумно закрыла дверцу, села к Мурке и так же аккуратно и беззвучно закрыла заднюю дверь:
– Я почему-то тут боюсь шуметь… Иди сюда, – она ласково притянула к себе Мурку. – Котенок, но разве такие чудеса бывают на самом деле?
Мурка прислонилась лбом к ее нежной прохладной щеке, вдохнула нежный запах лимончика и счастья:
– Да ты и так с самого начала почему-то ведешь себя как старшая сестра. Если другие люди так покровительственно пробовали себя вести со мной, даже родители, я мгновенно устраивала бунт на корабле. А с тобой – как будто так всегда было, – чтоб не сказать слезливое и честное «Янка, я тебя люблю как сестру», Мурка нашла разумные резоны: – У тебя приятно учиться, тебя легко слушаться.
– Может, это правда инстинкты, голос крови, как говорят. – Янка отвела волосы с лица, достала телефон: – Подними-ка голову…
Она сделала снимок, открыла его, и обе пристально уставились в экран: большеглазые, правильные лица – нежное Янкино и полудетское, резкое Муркино.
– Глаза одинаковые, – прошептала Янка. – Только разного цвета.
– Это потому, что мы обе одинаково ошарашены перспективой. Да ладно тебе, Янк, не переживай так, – Мурка старалась говорить спокойно, но внутри у нее нервно и жалко дрожала какая-то сердечная струнка. – Помнишь, ты говорила, что родители и дети хотя бы нравиться друг другу должны? Так вот: и сестры в идеале должны быть подружками. А мы и так уже подружки.
– Когда мне было столько же, как тебе, у меня так же скулы выпирали – я все тогда худела-худела, титьки свои громадные ненавидела…
– Да не такие уж и громадные.
– Это я сейчас понимаю. А тогда мне казалось, они у меня на нос лезут.
– У меня вон их вообще почти что нет… Я другая. Хотя чем-то мы похожи, да, – согласилась Мурка и достала свой телефон, открыла ту зимнюю фотку матери. – И на нее вроде бы похожи обе… Но не так уж чтоб явно, один в один. Она будто из серого цемента раскрашенного… Ну ее. А вот Васька со мной был на одно лицо.
– Так он на сто процентов был тебе родной. А я – только на пятьдесят.
– И ты крупная, плавная, красивая, все как надо, а я-то кто – не мальчик, не девочка, тощая и резкая.
– Это все стрессы и подростковый гормональный фон. Слушай, Мурлетка, а как бы нам у нее вызнать правду?
– Я б на твоем месте пошла и прямо спросила, мол, ищешь мать, вот, всех женщин с таким именем проверяешь.
– А если она скажет: «Нет, что вы, девушка, с ума сошли, это не я»?
– В смысле если даже на самом деле «да»? Мне кажется, она может не признать. Если столько лет скрывала. И она вообще, знаешь, такая: «ха-ха, хи-хи», и все о ерунде, смех или ругань, а о важном – никогда. Да я с ней почти и не разговаривала. Мне никто не нужен был, только Васька.
– Если она в самом деле и моя тоже, значит, твой Васька и мне был братик… А я его и не видела никогда.
– Так нечестно, да, – Мурка не заревела, сдержалась. – А я вот еще что соображаю: она ушла от вас с отцом и пропала, как дверь закрыла. Исчезла и стала строить себе новую жизнь. Убежала от прошлого. Разве сейчас она не точно так же себя ведет? Захлопнула дверь в прошлое, живет своей какой-то религией, на меня ей плевать. Похожая модель поведения, верно?
Янка кивнула, но не успела ничего сказать – заскрипела синяя калитка, и оттуда вышел Швед с рогатым бензиновым триммером. В проеме калитки стоял крупный бородатый дед, похожий на переодетого в красную рубаху медведя, и жадно разглядывал машину и их с Янкой. Они обе испуганно кивнули, мол, «здравствуйте». Дед ухмыльнулся. Швед аккуратно поднял триммер и положил в багажник на крыше, пристегнул. Дед все старательно зырил внутрь машины – Мурке хотелось спрятаться за Янку – потом сказал Шведу, ухмыляясь в бороду:
– А ты, парень, я посмотрю, не тока богатырь, но и рыбак-та какой удачливый! Каких рыбок-та золотых наловимши-та, на погляденье просто! Красавицы! На снасть-та на каку ловишь?
– Неводом в синем море, – весело отшутился довольный Швед.
– Косяками, поди, идут, в невод-та? Русалки ишо не попадамши?
– А и попадется какая, общий язык найду, – кивнул Швед. – Так, значит, крайний дом?
– Да, у леса. Малины там пропасть… А ты приглядись, парень, младшая-та из твоих рыбонек – вылитая мавка!
– Кто вылитая? – Мурка испугалась.
Янка прижала ее к себе. Швед еще что-то сказал деду, наконец сел за руль и тронул машину с места. По дверцам опять зашуршала крапива.
