Но если войти в профиль брата и опубликовать еще одну фотку «с того света», становилось легче дышать. Васька будто отходил, чуть успокаивался, мол, «да, я есть», переставал смотреть ей в затылок и сопеть в плечо.
Но ведь подходящих фоток в запасе немного: те, что Швед делал, суперпрофессиональные, райские, публиковать нельзя, Швед голову оторвет: да он и не дал их, держал у себя на компе, как-то еще работал с ними; а ей распечатал две на бумаге и отдал в белом конверте. Если на них смотреть больше минуты – начинает колотить. Хоть они и из рая. Зеленого и солнечного… Поэтому Мурка переснимать их на телефон не стала, так и держала в конверте, куда заглядывала не каждый день и лишь на пару секунд, только чтоб, как в окошко, прошептать: «Привет, Васька, как ты там?» Значит, для соцсети оставалось только то, что не очень-то умело нафоткал Митя. И несколько себяшечек – она намучилась, пока в кадре получился Васька… Она выкладывала снимки. Подписывала фразами, что звучали в голове Васькиным голосом, а потом разрешала себе дождаться десяти лайков. И удаляла пост. Может, это была трусость. Или здравый смысл. Но ей казалось, что так будет лучше: фотки с того света и должны быстро исчезать на этом. Вот как тогда на ЕГЭ по русскому – сколько продержался контур Васькиной ладошки? И на сообщения отвечать нельзя. Ничего нельзя. Фотка – десять лайков – удаление…
Приближался выпускной – так хотелось думать. А на самом деле приближался день перед выпускным. Страшный. Черный. Невозможный. «Дата». Хорошо, что Янка неожиданно выхватила ее из колеса привычного расписания, и появились новые темы для размышлений:
– Мурлеточка! У меня в Академии подружка есть суперская, с дизайна костюма, у нее диплом по подростковой одежде – а денег на профессиональную модель нет, давай поможем? А? Ну давай, а то она ревет уже, все сроки вышли! Ты ж у нас опытная!
– Конечно, поможем… Только у нас и времени-то нет…
– Найдем! Да и тебе в портфолио фоточки пойдут – а ты собирай, собирай, всегда подработать сможешь!
Знала бы Янка, чем она подрабатывает по утрам! Что́ она рисует колонковыми кисточками на итальянской бумаге! Сериями по пять штук! Раз – фигурку прояви; два – акварелькой тела́; три – все другие цвета; четыре – контур красивей… Но рассказать им, солнечным, счастливым Шведу и Янке о теперь уже серьезном заработке было немыслимо. Они пригрели ее, беспомощного бездомного котенка – а она, что ли, не такая уж и беспомощная? Да и весь этот декамерон на бумаге… Митя посмотрел ее последнюю работу и сказал:
– Малыша. А вот по этой дорожке мы с тобой ходить не будем… Гениальная картинка. И я ее сейчас для тебя спрячу. Ты сама потом ею распорядишься.
– Ужасно?
– Нет. Гениально, – Митя смотрел на картинку, и лист тихонечко трясся в его руках. – Но наши клиенты – люди несложные… Разбогатевшее простонародье. Москва, Нижний Тагил, Омск… Им безе с рококо – это понятно. А это… Не надо их пугать. – Он спрятал картинку в папку. – Малыша. Ты ведь – маленькая. От тебя женщиной еще даже не пахнет! Откуда ты знаешь… О страшной сути женщин?
– Просто я всех боюсь, – уныло созналась Мурка. – И мужчин, и женщин. И женщиной быть боюсь.
– Юность, – вздохнул Митя. – Жуткий возраст.
Уйти от акварельной ненасытной анатомии к съемкам одежды было все равно что комнату проветрить и чистой холодной воды попить. В подростковой одежде ее снимали в совсем пустой, только что отремонтированной студии на Разъезжей – там даже задников и фонов не было. Снимали на фоне побеленной кирпичной стены и заляпанной побелкой строительной лестницы, на подоконниках, в проемах дверей. Янкина подружка издала писк счастья, когда Янка открыла свой гримерский сундучок и показала, как легко Мурка превращается из девчонки в мальчишку. И наоборот.
Ближе к полудню откуда-то – в окно, что ли? – пришла бродячая белая кошка с голубыми глазами, оглушительно замурлыкала и так стала льнуть к Мурке, так ластилась, бодая пыльным и твердым лбом в ноги – что стало не по себе. Мурка сбегала в зоомагазин и притащила кошачьей еды. Кошка, дрожа от жадности и не переставая мурчать, сожрала сразу две банки. Мурка сказала:
– Давайте отмоем!
Мыли кошку теплой водой в раковине – та ничего, не вырывалась. Потом сидела под софтбоксом, вылизывалась. А когда обсохла и царственно вошла в кадр, оказалась, белая и глазастая, такой красивой, что скоро к себе ее захотели взять все, и Янкина подружка, и фотограф – «для мамы», мол. С кошкой, которую иногда пускали в кадр, работа пошла веселее. Фотограф сказал:
– Да вы похожи, красавицы!
Сниматься было весело, только ткани дешевые. И фасоны… Ну, для диплома сойдет. Хотя непонятно, зачем создавать модели подростковой одежды, если весь молодняк одевается в масс-маркете? Ладно, это не ее дело. Фотографу, молодому Жирафчику, было далеко до Шведа, да и сказок в кадре от него никто не требовал – лишь бы грамотно отснял. А в перерывах они гладили кошку, болтали, пили – пакетик на два раза – чай с сушками. Мурка им даже завидовала: вот ведь какие бедные, но отважные! Талантливые! В светлое будущее верят! Кошку белую никак разыграть не могут, третий раз жребий тянут!
Времени, в общем, было жаль, но зато остались фотки. С глазастой кошкой – очень девчачьи, трогательные. А другие, в штанах и рубашках… Ну, подрезать, обработать – вот и новые Васькины фотки «с того света» – особенно те, где Мурка немножко пошалила, попрыгала… И от съемки она не устала вообще. Ну, Жирафчик ведь и не фотоколдун, как Швед. И подружка Янкина – просто девушка, нервная дипломница, на ящерку радужную похожа в своих смешных дизайнерских тряпочках… Они не умели высасывать из людей ни энергию, ни красоту. Просто фотографировали.
Да кто ж такие тогда Янка и Швед?
Они ведь в самом деле не похожи на обыкновенных людей. Они красивые, золотые и волшебные. Они сияют в толпе, как будто у них вместо крови в жилах течет медовый, золотой свет. Может быть, они опасны?
А разве не все равно? Они ведь – друзья.
3
Двадцатого июня с утра она ушла из дома рано, когда Швед и Янка еще спали. Надо было попасть на кладбище раньше бабки – чтобы прийти к Ваське первой. Она вышла на яркое солнце, в пахнущий рекой голубой воздух утра. Год назад в это время Васька был еще жив. Дрых, наверно, прижав подушку к пузу… Надо добраться до метро «Чернышевская» – Мурка привыкла ездить к Ваське с Кирочной. Чтоб миновать пробку перед Большеохтинским мостом, она пошла пешком по набережной, слушая, как орут чайки и шумит поток машин, глядя на синюю Неву и распрекрасную, розово-голубую с блестками обманку собора на том берегу. Там внутри, под золотыми крестиками, свои сказки: войди, поверь – и сразу станет легче. Там все просто. Поэтому она и не винила мать, измученную бездарной жизнью и ужасным браком. Ей не к кому было пойти – пошла туда, где слушают и утешают? Наверно. Зная мать… В ней все ж многовато было цинизма, чтоб отдаться религии. Но вот заработать на чьем-нибудь религиозном неврозе – это б она не упустила. Зарабатывала же она на привозных лекарствах. Вот только зачем квартиру продала? Швед, кстати, пошарил в сети и сказал, что монастыри обычно такого громадного денежного пожертвования не требуют, – просто поступающие в монастырь не должны иметь собственности в миру и малолетних детей. Значит, матери нужны были деньги для какого-то вложения? Настолько ей важного, что прошлым летом Мурке со спешно набитой одеждой одной-единственной сумкой пришлось переезжать к бабке, переходить в другую школу – и никого, тем более мать, Муркина судьба не волновала?
