Мальчик явно отличался от остальных детей: даже не столько худобой, сколько замкнутостью, особой восприимчивостью, – отчего выглядел менее социализированным. А может, это все оттого, что он вечно носил мятую одежду, которую отец стирал самолично и, конечно же, забывал в сушилке на ночь.
«Ну и что, – подумала я, снова изучая детей, – зато наш мальчик умный и все схватывает на лету. Уже научился кататься на велике, играть в теннис, нырять и даже ловить рыбу. Если бы мы были семьей и жили в глуши, он бы нам пригодился. Чуть ли не каждый день приносит с рыбалки как минимум две рыбки, чтобы накормить родителей. По-вашему, многие дети на такое способны, а?»
День двенадцатый
Прибыли какие-то посылки. Макс вскрыл их и принялся выкладывать упаковочный пенопласт в большую чашку для салата. Не самое подходящее место, однако я не стала возражать – он ведь старается ради ребенка! К тому же я некоторым образом проживаю бесценный семейный опыт. Остается лишь надеяться, что моя жизнь не развалится к чертям, поскольку я не успеваю закончить работу в срок и двигаюсь все ближе и ближе к перспективе бедности.
Тем временем Макс достал из коробки одну из своих покупок, развернул и поднял на свет.
– Смотри, сынок, это бонсай.
– А что такое «бонсай»? – спросил мальчик.
– Это карликовое дерево. Знаешь, бывают люди-карлики, а это дерево такое.
Не самые подходящие выражения, однако я не стала критиковать Макса на глазах у ребенка. Если я позволю себе критические высказывания в его адрес, мальчик расстроится.
Вчера, например, пока я пыталась отмыть сковородку, а Макс заливал порезанные сливы и персики алкоголем, я неосторожно назвала его чудаком. Мальчик немедленно ощетинился и поманил меня на террасу.
– Что такое, парень? – поинтересовалась я.
– Не смей говорить плохо про пап-пу! Мой пап-па не чудак!
– А разве это плохо? Я думала, чудак – это хорошо, – вывернулась я.
Мальчик бросил на меня подозрительный взгляд.
– А что ты скажешь про пап-пу?
Я сразу поняла, что вопрос с подвохом.
– Ну… Он много путешествует, и значит, похож на Джеймса Бонда.
Пауза.
– А может, он ботаник?
– Пожалуй, есть немножко.
– А это плохо или хорошо?
– Хорошо, – заверила я.
– Тогда почему ты назвала пап-пу чудаком, а не ботаником?
Шах и мат.
Пока мои гости рылись в коробках, я достала цветные карандаши и принялась набрасывать портрет своего пуделя. Соскучившись, мальчик подошел ко мне посмотреть, затем присел рядом и стал рисовать верблюда.
В доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом карандашей.
Как здорово, подумала я, вот так сидеть тихонько всем вместе. Если бы у меня был ребенок, стала бы я пытаться возобновить свои упражнения? Скомкав бумагу, я решила нарисовать лошадиную голову.
Интересно, что было бы, если бы мы с Максом и ребенком проводили больше времени вместе? И что обо всем этом думает его мать? В конце концов, я бывшая подруга Макса. Разве она не боится, что мы можем снова сойтись и воспитывать ее ребенка?
– Она красивая? – спросила я как-то Макса.
– Кто?
– Его мать.
Макс пожал плечами.
– Ну так, симпатичная, в исландской манере. Они там все симпатичные.
Я выспросила ее фамилию и нагуглила в Сети фотографии. Разумеется, Глотис оказалась потрясающе красива.
Я взяла новый листок и попыталась набросать профиль мальчика. Тот заметил и наклонился ближе, чтобы рассмотреть.
– Это что, я? – обиженно воскликнул он. – Нос слишком большой!
– Да, ты прав, – признала я. – Пропорции что-то не удались.
Мальчик вздохнул. Я тоже.
Я ушла к себе в кабинет, а он вернулся к отцу – наверное, пошел на меня жаловаться.
День четырнадцатый
Ночная гроза размочила землю, на которой стояли палатки, а еще затопила амбар. Пришлось убирать воду вручную, шваброй. Вот так всегда: почему-то никто, кроме меня, этого сделать не может. Мужчины занялись палатками.
Закончив, я вернулась в дом.
Сюрприз! Макс приготовил восхитительные сандвичи с беконом на всех и еще парочку запасных на перекус попозже. Кажется, он действительно становится хорошим отцом!
За едой мы обсудили вчерашнюю грозу. Макс пытался объяснить сыну принципы работы электричества. Я слушала и улыбалась.
После завтрака Макс вызвался убраться на кухне, чтобы я могла спокойно поработать.
Спокойствия хватило на десять минут.
– Иди сюда! Скорей! – крикнул Макс.
– Что? – Я в панике выбежала из дома. – Что такое?
Макс отогнул края палатки, и я заглянула внутрь.
Оказывается, палатка вовсе не была водонепроницаемой, и теперь повсюду валялась мокрая одежда – то есть надо все бросать и целое утро заниматься стиркой.
– Так, ладно, ребята! – заявила я нарочито бодрым голосом тренера детской команды. – Несите все это на крыльцо, а я буду загружать в машинку.
Макс бросил на меня сердитый взгляд и заявил, что собирался воспользоваться моментом и объяснить сыну опасность мокрой палатки в грозу, а я тут лезу со своей стиркой.
Полчаса спустя я вышла посмотреть. Так и есть: ничего не изменилось. Уж не знаю, чем они там занимались, но мокрую одежду так и не принесли.
– Эй, – позвала я. – Ну вы чего?
Внезапно Макс вызверился на меня:
– Я и не знал, что у тебя тут все по расписанию, как на военной фабрике! Я вообще-то с сыном разговариваю!
– Да-да, это все замечательно, – огрызнулась я в ответ, – только меня ждут четыре порции стирки!
И я вернулась в свой кабинет, кипя от ярости.
У мужчин и детей много общего. К примеру, начнут какое-нибудь дело и забросят, оставив после себя хаос и бардак, и даже не заметят, а разгребать другим.
И все бы ничего, если ты в отношениях не берешь на себя львиную долю ответственности: нянчишься, прибираешь, помалкиваешь, ставишь нужды других на первое место, даже если – особенно если! – их нужды отнимают слишком много твоего личного времени.
Другими словами, ты добровольно вызвалась играть роль человека второго сорта: выполняешь всю тяжелую работу, а тебя за это не благодарят и не ценят. Как по мне, женщинам стоит отобрать День матери у компаний (организованных мужчинами!), которые своими сердечками и цветочками наживают миллионы на наших чувствах, и вернуть их в руки настоящих матерей, ведь это им нужна настоящая помощь!
Пять минут спустя Макс наконец принес охапку мокрой одежды и помог мне загрузить ее в стиральную машину.
