Элизабет таращится на меня, потеряв дар речи. Мой мочевой пузырь готов уже лопнуть, но говорить ей все это так приятно.
– Я желаю тебе самого лучшего, Элизабет, однако тебе придется взглянуть фактам в лицо. Я не жажду своего бывшего, как ты его жаждала, когда он еще был моим мужем. Но мой мочевой пузырь долго не продержится, а мне не хотелось бы на тебя мочиться, как ты всегда мочилась на меня. Поэтому прошу меня извинить. Чао!
Я протискиваюсь мимо нее в кабинку, запираю дверь, нащупываю свои трусы и стягиваю их вниз. И чувствую невероятное облегчение. Потом сижу некоторое время, обхватив голову руками и прислушиваясь к движениям снаружи. «Уходи, Элизабет, – прошу я про себя. – Уходи же!»
Но за дверью тишина, и я знаю, что она все еще там. Стоит и ждет меня. Отчаянно хочет оставить последнее слово за собой.
– Просто уходи, Элизабет, – говорю я вслух. – Я все тебе сказала. Смирись с этим.
Я не собираюсь отступать, пусть даже сидеть на унитазе не слишком-то элегантно… И тут наконец раздается щелчок закрываемой двери. Она ушла. Я успокаиваюсь, выхожу из кабинки, мою руки и гляжу на себя в зеркало. И торжествующе улыбаюсь.
Я сделала это! То, что хотела сделать годами. Я сказала Элизабет в лицо больше, чем написала в письме, которое она даже не прочитала, и получила удовольствие от ее реакции. Что может быть лучше? Я подмигиваю сама себе. Хорошо сработано!
Я возвращаюсь к столику, и все смотрят на меня так, будто я отсутствовала несколько часов.
– Где тебя носило? – осведомляется Изабель. – Тебя не было целую вечность. Я уж собиралась пойти поискать тебя. Мы начали волноваться.
– Я столкнулась с Элизабет, – сообщаю я.
Оливия прижимает руки к лицу:
– О Господи! Кажется, мы видели, как она уходила. Эта женщина громко кричала, требуя свое пальто. Ушла в большой спешке, какая-то бедная дама ее еще догоняла.
– Похоже на Элизабет, – замечаю я. – Ну и славно. Кажется, я вызвала у нее досаду.
– Что случилось? – спрашивает Оливия.
Я дую на сжатый кулак, словно после хорошего удара.
– Ну, вы бы все мной гордились. Я была храброй и смелой и сказала именно то, что думаю о ней.
– Вот ты жжешь! – восхищается Пэтти.
– Она была так груба, что вполне это заслужила. Я заставила ее умолкнуть.
Дамы мне аплодируют:
– Браво!
– Энди наверняка будет в шоке, когда узнает, что я еще жива. И плюс беременна. – Я усмехаюсь: – Знаете, у нее даже хватило наглости спросить, уж не он ли отец.
– Господи Боже! – произносит Оливия. – Эта женщина ни о чем не знала, верно?
– Ну, теперь она знает! – гордо говорю я.
Глава 5
Сейчас раннее утро, и мне холодно даже под несколькими одеялами. Сегодня воскресенье после моего дня рождения, и я все еще чувствую себя по-праздничному. Вчера был такой отличный ужин! Радостный.
И теперь можно подольше понежиться в постели, потому что у меня есть хорошее тому оправдание. Я смотрю на свой живот под одеялом. Мгновения спокойного созерцания. Но тут звонит телефон, разрушая все очарование утра. Я нащупываю его на краю кровати и возвращаю руку назад под теплое одеяло, расслабленно гляжу на светящийся экран.
Это Эмили. Это ЭМИЛИ!
Я немедленно вскакиваю в кровати, стараясь принять приличную позу и расчесать пальцами волосы, будто она может застать меня похожей на беременную неряху.
– Эмили! – говорю я, вне себя от волнения. – О Боже, Эм! Я так рада тебя слышать.
– Извини, Дженнифер, это Майкл. Боюсь, у меня плохие новости.
Я чувствую, что снова замерзаю.
– Сегодня мы отключим ее от аппаратов. Мы подумали, ты хотела бы узнать.
Меня захлестывают эмоции, но Майкл так стоически держится, что я тоже пытаюсь удержать себя в руках.
– Мне так жаль. Пожалуйста, передай Мэрион, что я сочувствую. Я соболезную вам обоим. Как она справляется?
– Не очень. Все это невыносимо. Ты думаешь, что готов. У тебя были месяцы, чтобы отгоревать и приготовиться к худшему. Но вот оно случается, и это просто мучительно. Однако она храбрая женщина.
– Мне очень-очень жаль, Майкл.
– Мы сообщим тебе о дальнейших мероприятиях. Сожалею, что стал плохим вестником.
Гудок жестко отдается в моем ухе. Майкл отключился. Телефон выскальзывает из моей руки.
– Ох, Эмили, – шепчу я. – Бедная ты заблудшая душа.
Я сворачиваюсь калачиком на боку, и теплые слезы бегут по моему лицу.
– О Господи! – говорю я громко. – Эмили вот-вот умрет.
Я дрожу, волоски на руках встают дыбом. Почему она сделала это с собой? Почему? Почему? Почему? Неужели ее жизнь действительно была такой ужасной?
Я мягко кладу руки на свой живот.
– Малыш, – говорю я, – я хочу, чтобы ты знал, как тебя любят. Даже сейчас. Даже когда я понятия не имею, кто ты, или какого ты пола, или кем ты будешь… Ты любим. Никогда не забывай об этом. И если ты когда-нибудь услышишь, что был ошибкой, а кто-то наверняка так скажет, потому что люди могут быть недобрыми, я хочу, чтобы ты знал: все мы делаем ошибки, и ты стал лучшей из всех, что я когда-либо совершала. Ты будешь любим всю твою жизнь. Я собираюсь доказать это. Всю жизнь ты будешь точно знать, что твоя мама на самом деле любит тебя.
К моим глазам подступают слезы и постепенно овладевают мной. Я переворачиваюсь и плачу в подушку, чувствуя шевеления моего малыша.
– Бедная Мэрион. Бедная, бедная Мэрион. Мать не должна хоронить своего ребенка. О, Эмили! О чем только ты думала? Самоубийство ведь не входило в твой план «Смертополии».
Я шарю по матрасу, снова нахожу свой телефон и набираю номер Изабель.
– Возьми, – приговариваю я, пока идут гудки, – возьми же трубку, Изабель!
Но мой звонок перенаправляется на голосовую почту.
– Перезвони мне, пожалуйста, – оставляю я сообщение и набираю Оливию.
Та отвечает незамедлительно.
– О, Лив, – всхлипываю я.
– Что случилось? – Она немного ждет, давая мне время успокоиться, и продолжает: – Пожалуйста, скажи мне, Дженнифер, что стряслось?
Я выдавливаю из себя:
– Это Эмили…
– Что с ней?
Я тянусь за салфеткой и сморкаюсь.
– Извини, Лив. Они сегодня отключат ее от систем жизнеобеспечения. Она умрет.
– О, Дженнифер. Мне так жаль. Правда, очень жаль… Я сейчас приду к тебе. Буду как можно скорее.
В ожидании Оливии я меряю комнату шагами. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем раздается звонок. Я сразу же открываю дверь, и мы обнимаемся со слезами.
