Еще на пути к Санта-Фе выяснилось, что шины на машине Клауса никуда не годятся. Талоны на их покупку у нас были, но новых шин в Санта-Фе не нашлось. В одной забегаловке удалось купить залатанные. На них кое-как «доковыляли» до Альбукерке, где удалось купить новые. Но вскоре мотор заглох напрочь. Посреди пустыни в Техасе. К счастью, рядом оказался малюсенький городок, в котором, к нашему удивлению, нашлась приличная автомастерская. Пришлось заночевать. Здесь мы впервые столкнулись с особенностью южного края. К какому бы мотелю мы ни подъехали, нам предлагали комнату с двумя кроватями королевского размера. Они никак не могли понять, почему мы требуем три отдельные комнаты.
В этом районе граница между Техасом и Мексикой проходит по реке Рио-Гранде. Контраст между левым и правым берегом показался мне разительным. В Техасе жилища имели вид времянок, будто бы жители готовы сорваться и покинуть их каждую минуту. В Мексике чувствовалось, что люди живут в деревнях поколение за поколением, сотни лет, и вкладывают всю душу в свои поля и сады. Шоссе в этой части Мексики только что построили. Раньше внешний мир был недоступен местным жителям. Они приносили больных к шоссе в надежде получить медицинскую помощь. Здесь я еще раз пожалела, что не стала врачом.
Начало зимы в Лос-Аламосе выдалось необычно холодным. Вода поступала к нам снизу по трубам, проложенным по земле. «Так будет дешевле», – решил когда-то генерал Гровс. В октябре 1945-го многие трубы замерзли, а некоторые полопались. Так экономия обернулась большими затратами. Воду пришлось возить грузовиками из Рио-Гранде, часть воды выплескивалась на дорогу, где тут же превращалась в лед. Перебои с водой случались почти ежедневно. К счастью, наше пребывание в Лос-Аламосе подходило к концу.
Новым директором группы Т1 вместо Руди назначили Фреда Райнеса. В то время ему было всего 25 лет, мальчишка. Его родители приехали в Америку в начале XX века из Российской империи. Он родился уже в Штатах и по-русски не говорил. В 1955 году Райнес прославился экспериментом, в ходе которого было обнаружено нейтрино.
С утра до ночи Руди корпел над последними отчетами. К тому же его назначили главным редактором книги под названием «Атомная энергия», предназначенной для широкой публики, которая после Хиросимы и Нагасаки хотела знать, что же такое физики наделали. В книге было много глав. Руди должен был найти авторов для каждой главы и проследить за тем, чтобы их тексты были достаточно увлекательны и понятны неспециалистам.
Ну а я… Я собиралась. За два года в Америке мы обросли уймой вещей, которые было бы трудно купить в послевоенной Англии. Нам не хотелось их оставлять. Специально для нас сделали несколько больших деревянных ящиков-контейнеров, куда я запихала все, что могла, включая лыжи. В середине декабря мы, наконец, отправились в Нью-Йорк.
Там мы задержались на неделю или около того. Отец Руди умер в начале 1945-го, но Руди хотел навестить сестру и других родственников, а я решила полностью сменить гардероб детям. Если бы они вышли на улицу в Англии в той одежде, в которой ходили в Лос-Аламосе, вся округа сбежалась бы поглазеть на них. Купить в Англии новую одежду в то время было нереально – все продавалось только по талонам, которые выдавались крайне редко.
Рейс парохода из Нью-Йорка в Ливерпуль, на который мы зарезервировали билеты, почему-то отменили без объяснения причин. Нам пришло письмо, сообщавшее, что мы можем воспользоваться каютой на другом судне, которое чуть позже отправлялось из канадского Галифакса. Это было ужасно – у нас было 39 мест багажа, включая контейнеры! Но выбора не было.
До Галифакса добирались на поезде с пересадкой в Бостоне. Как обычно, зимой море штормило. Меня и детей всегда укачивало. Честно говоря, я боялась последствий. Они могли быть ужасны. К счастью, в 1944 году изобрели драмамин – лекарство от морской болезни. Над его разработкой (для морских пехотинцев) несколько лет работали военные медики. В Нью-Йорке нас снабдили драмамином в достаточном количестве, и все обошлось. Впрочем, не совсем. Одно из побочных действий этого лекарства – сонливость. Можно сказать, я проспала почти всю дорогу – целую неделю – и ничего не видела! Руди разбудил меня, когда на горизонте показалась Англия. Мой первый вопрос: «Как дети?» Руди заверил меня, что все отлично, они спали только по ночам, как и положено, и для них наше морское путешествие было приятным приключением.
Снова в Англии
В январе 1946 года мы сошли на ту же самую пристань, откуда два с небольшим года назад отправились в Новый Свет. О боже, что я вижу! За два года так отвыкла от старой доброй Англии, от больших европейских городов, от спешащих куда-то толп людей, от городского шума. Будущее Англии казалось неопределенным. Уставшие от войны люди отвернулись от Черчилля и на июльских выборах (за полгода до нашего возвращения) проголосовали за лейбористов. Клемент Эттли сменил Черчилля у кормила страны. Эттли предложил широкую программу национализации экономики и центрального планирования, что, естественно, напомнило мне о событиях в России, последовавших за свертыванием НЭПа.
Наше будущее тоже виделось в тумане. Незадолго до отъезда из Лос-Аламоса Руди получил письмо из Кембриджского университета, в котором ему предлагали кафедру теоретической физики. В Кембридже, наиболее престижном университете Англии, а может быть, и всей Европы! Звонили из Оксфорда и тоже приглашали. Ждали его и в Бирмингеме. Куда ехать? – этот вопрос, на разрешение которого Руди дали неделю, мучал его. Разумеется, он съездил и в Кембридж, и в Бирмингем. Подходил к концу шестой день недели, а он никак не мог решиться. С одной стороны, Кембридж – большая честь и престиж, с другой – в Бирмингеме его ожидали ключевая роль на факультете и большие возможности, ведь там он был бы несомненным лидером. Руди мечтал создать группу из молодых людей, энтузиастов теоретической физики, и превратить ее в лучший теоретический отдел в Европе.
Наблюдая за его метаниями, я вдруг вспомнила любимого в детстве Робинзона Крузо в пересказе Чуковского. Помните, в тяжелый момент Робинзон провел вертикальную черту на листе бумаги, написал слева «хорошо», а справа «худо» и таким образом подвел итог своему положению. Это его успокоило. Я предложила Руди сделать то же самое.
Он последовал моему совету. Слева перечислил все причины, по которым стоит остаться в Бирмингеме. Справа – что ему обещает Кембридж. Первый список оказался вдвое длиннее.
– Итак, возвращаемся в Бирмингем! Я понял, что хочу работать над моим планом именно там.
Забегая на двадцать лет вперед, скажу, что мечта Руди сбылась: лаборатория теоретической физики, созданная им с нуля, стала лучшей в Англии и одной из первых в Европе. Не хочу сейчас перечислять имена его лучших учеников – их слишком много, и вряд ли они что-нибудь скажут людям, далеким от физики. Поверьте мне, они действительно выдающиеся. Я тоже немного горжусь этим. В этом есть и мой вклад. Все они в то или иное время жили у нас дома, я опекала их как могла, учила жизненным мудростям, давала советы и просто гладила по головке в трудную минуту. Один из них, Фриман Дайсон, как-то написал: «Каким теплым был ваш дом! Помните, когда я или другие постояльцы вам жаловались на что-нибудь, вы всегда говорили: “Сравни свою судьбу и евреев в Германии или узников ГУЛАГа в Советском Союзе и уже потом поведай мне о своей печали…” Я вырос в британской семье, где все было четко организовано. Может быть, поэтому я просто влюбился в вашу семью с ее хаотическим, но таким милым русско-еврейским стилем жизни».
