Юджин Вигнер приехал из Америки навестить Поланьи, своего бывшего учителя. Вигнер тоже был родом из Венгрии, до Гитлера работал в Берлине и Геттингене, а в 1933 году получил приглашение в Принстон – правда, только на два года. Его работы по атомной физике и симметрии в атомах уже были всемирно признаны. «Всюду, кроме Принстона», – заметил он с долей горечи.
Вигнер был известен своей чрезвычайной вежливостью. Про него ходила такая байка. Однажды он поспорил с автомехаником в гараже, где чинили его машину. Исчерпав все свои аргументы и осознав, что автомеханик не уступит, Вигнер сказал: «Пожалуйста, идите к черту!»
Мы пригласили Вигнера к себе домой на ужин. Он перепутал и пришел на день раньше, хотел немедленно повернуться и уйти, но мы не дали. Его извинениям не было конца. Мне пришлось угостить его нашей обыденной стряпней, но он остался доволен. «Огромное спасибо, госпожа Пайерлс! Гораздо лучше, чем в ресторане в Принстоне, куда я иногда захожу…» Я не стала ему говорить, что суп сварил Руди.
Мы близко сдружились с нашими соседями, семейством Шапиро. Он читал лекции по английскому языку и литературе, а его жена Полина была психологом. В отличие от нас, у них дома был телефон, и они предложили нам пользоваться им в любое время. Наша дружба продолжается по сей день.
В 1934 году произошло еще одно событие, вроде бы не связанное с нами напрямую, но на самом деле сыгравшее поворотную роль в нашей жизни. Осенью Капица с женой поехали в СССР. Они уже несколько раз проводили там отпуск. Проехав на машине через скандинавские страны, в первых числах сентября пара прибыла в Ленинград. Капица был приглашен на Международный конгресс, посвященный 100-летию со дня рождения Менделеева. Затем он отправился в Харьков, где в течение нескольких дней знакомился с работами Украинского физико-технического института, консультантом которого он был с 1929 года, и рассказывал о своих работах. 21 сентября он вернулся в Ленинград и стал готовиться к возвращению в Кембридж. 24 сентября Капицу вызвали в Москву, в правительство, где Пятаков, замнаркома тяжелой промышленности, предложил ему остаться. Капица отказался. Тогда его отправили «наверх», где ему было сказано, что его виза аннулирована, в Англию он не вернется. Никогда. Намекнули, что распоряжение пришло от самого Сталина. Капица пытался объяснить, что в Кембридже его ждет специально для него построенная лаборатория, но ничего не помогло.
Так он остался в Ленинграде, поселившись в небольшой комнате вместе с матерью, а его жена Анна вернулась в Кембридж к детям. Все эти детали я от нее и узнала.
Капица был разгневан. Руди беседовал с Резерфордом, и тот сказал ему, что это свинство и что он постарается помочь Капице чем только сможет. «Так с людьми не поступают», – закончил он свою тираду. Слышать столь сильные выражения от Резерфорда Руди еще не приходилось. Обычно он (Резерфорд) был предельно вежлив. Резерфорд написал полпреду СССР в Англии письмо с вопросом: почему выдающемуся физику отказывают в возвращении в Кембридж для продолжения уже начатых экспериментов? В ответном письме советский посол сообщил, что возвращение Капицы в СССР необходимо для запланированного в пятилетнем плане развития советской науки и промышленности. Резерфорд глубоко вздохнул: «О чем можно разговаривать с таким правительством…»
Вот что он написал Бору:
Кембридж, 6 декабря 1934 г.
Дорогой мой Бор,
Вы, наверное, уже слышали о том, что П. Капица был задержан в России, но будет лучше, если я сообщу Вам информацию, которой мы располагаем. Капица и его жена отправились летом в Россию, имея обратные визы. Он прочитал несколько лекций в Харьковском университете и принял участие в Менделеевской конференции. За несколько дней до возвращения [в Англию] ему приказали явиться в Москву и сказали, что желают, чтобы он немедленно приступил к работе над физическими проблемами в России. ‹…› Ему отказали в паспорте, но г-же Капице было разрешено вернуться в Англию, чтобы присмотреть за его делами.
Узнав об этом от г-жи К., я написал неофициальное письмо здешнему русскому послу для выяснения ситуации. Копию моего письма и его ответа прилагаю. Из его письма Вы увидите, что он недвусмысленно заявляет, что К. как советскому гражданину было приказано остаться в России. Попытки заинтересованных лиц путем разных неформальных обращений выяснить, что можно было бы предпринять в этом деле, никаких указаний на какое-либо изменение позиции советских властей не дали.
Несколько дней тому назад мы провели заседание Комитета Мондовской лаборатории и доложили о ситуации Университету и Королевскому обществу. Мы предложили предоставить Капице отпуск сроком на один год, чтобы дать время на дальнейшие переговоры. Я не сомневаюсь, что и Университет, и Королевское общество вмешаются в это дело и обратятся с протестами к соответствующим властям как здесь, так и в России.
Нынешняя ситуация очень неблагоприятна для связей между английской и русской наукой. Они всегда были хорошо осведомлены о работе Капицы, и они позволили ему принять должность профессора Королевского общества и взять на себя ответственность за строительство специальной Мондовской лаборатории без какого-либо намека на то, что его услуги могут понадобиться в России. Но как только новая лаборатория оказалась в рабочем состоянии и Капица собрался пожинать плоды ее организации и оборудования, от него в срочном порядке потребовали, чтобы он оставил работу в Англии и приступил к работе в России…
Конечно, где-то в глубине души я всегда знал, что существует вероятность того, что К. в конце концов вернется в Россию, но и он и мы попали в крайне неловкое положение из-за того, что были брошены в подвешенном состоянии его лаборатория и его аспиранты. Думаю, что К. чувствует, что с ним обошлись скверно. Как мне известно, он отказался приступить к работе в области физики, пока ему не будет разрешено вернуться.
Насколько я знаю, он приступил тем временем к работе с Павловым в области физиологии. ‹…› Я же тем временем взял на себя руководство [Мондовской] лабораторией на один год – проследить за тем, чтобы дела там шли своим чередом, и чтобы дать время на переговоры и обсуждение…
Ваш Э. Резерфорд.
П. Л. Капица – Э. Резерфорду:
Ленинград 23 октября 1934 г.
Дорогой профессор!
Постепенно оправляюсь от шока. Вам все уже, наверное, известно от Анны, вот почему я и не писал Вам раньше. Спасибо Вам большое за Вашу доброту и за помощь – за то, что Вы приглядываете за моими мальчиками в лаборатории. Тут надо позаботиться лишь о двух вещах. Первое: не давать Милнеру делать слишком много разных приспособлений. ‹…› И второе: сказать Шёнбергу, что эксперимент важнее теории… И это всё.
В глубине души Резерфорд, конечно, надеялся на возвращение своего лучшего ученика. Но… прошел год, он сдался и согласился продать часть лаборатории в Москву.
Я нечасто встречалась с Аней, только когда Руди брал меня с собой в Кембридж. Однажды она показала мне письма мужа:
