«Ты вообще на чьей стороне, что у тебя за игра?» – чуть не спросил Леха. Но счел за лучшее просто кивнуть.
– И я должен извиниться, босс, но никаких записей. Ты камеры снял, давай теперь все остальное клади в сумку, Ури потом отдаст тебе. Аппаратура будет в сохранности, не волнуйся. Планшет тоже… Спасибо за понимание, босс.
– И чего я такой покладистый с вами… – протянул Леха, отдавая планшет.
– Наверное, ты чувствуешь, что мы не желаем тебе зла. У нас не было и нет дурных мыслей про тебя.
– Почему ты не носишь берет, Майк?
Тот отозвался мгновенно, будто ждал вопроса.
– Маскировка, босс! Ха-ха-ха! Тебе правда интересно? Я хотел бы носить его всегда, он мне достался нелегко, вон, брат Ури подтвердит. Но… маскировка. Мы семейная фирма, вне политики, работаем на босса Милано, ни во что не вмешиваемся.
– А на самом деле следите, чтобы Лоренцо не делал глупостей.
– Прямо в точку, босс! – Майк заржал настолько искренне, что Леха только головой покачал. Совершенно невозможно угадать, о чем этот обаятельный негодяй думает на самом деле.
И нереально сбить его с толку, ошарашить вопросом, поставить в тупик.
Он с такой же искренней радостью пристрелит меня, – подумал Леха. Без ненависти, без угрызений совести, вообще без рефлексии, на голом позитиве. Брат Ури будет немного сожалеть, потому что постарше и помудрее, а брат Майк ни капельки. Легкий человек. Милейшее существо.
«Как бы так извернуться, чтобы его шлепнули раньше, чем он возьмет меня на мушку…»
Распахнулись двери, и странные люди вывезли на тележке допотопный сварочный аппарат с газовыми баллонами.
Белые мужчины, очень бледные, лохматые и бородатые, в затасканном городском камуфляже, слишком просторном, будто с чужого плеча. Первая мысль была – что за узники концлагеря? – но через секунду Леха понял: все сложнее. Мужчины двигались легко, свободно, никто их не конвоировал, и сварку они запихнули в грузовик без усилий. И выглядели, пожалуй, довольными жизнью, просто отрешенными, расслабленными. Один из них равнодушно оглянулся на «басик», и Леху поразили глаза – черные, словно угли на застывшей маске лица.
Погасшие угли.
– А это кто? – спросил он севшим отчего-то голосом.
– Ремонтники. Нам пора, босс, – сказал Майк.
Леха бросил на сиденье рядом с Ури «спутник», взял бутылку с остатками джина, взвесил в руке, поглядел на нее так и сяк – и положил обратно. Ури легонько кивнул.
– Заметил, тебя раздражает, что я пью.
– Ни в коем случае, босс. Меня волнует, что ты пьешь это.
– А есть выбор? Могли бы угостить русского человека чем-нибудь повкуснее. Где ваше пальмовое вино, прославленное Амосом Тутуолой?
– А пальмы где? – парировал Ури. Лицо его просветлело. – Ну и насчет Тутуолы… Были разные мнения. Но ты первый иностранец на моей памяти, кто о нем знает! Прими мое уважение.
– Побежали, босс! – позвал Майк.
Леха чуть не сказал Ури, что напрасно Тутуолу ругали на родине за его дебютную сказку про алкоголизм и идиотизм. Но только рукой махнул. Если ваша, извините за выражение, интеллектуальная элита, решила, что писатель имярек позорит свой народ перед цивилизованным миром, спорить бесполезно. Элита переспорит. Хорошо бы, конечно, выслать элиту в цивилизованный мир, раз он так ее заботит, да негуманно, она там с голоду помрет. Русские в этом смысле такие же мягкотелые дурни. Очень долго Россия не могла согласиться с очевидным: если интеллигенты только и делают, что заимствуют чужие смыслы и тренды вместо производства своих, и всё глядят на Запад, опасаясь, как бы не показаться ему лапотниками, – это не мозг нации, а перхоть. А перхотью хвалятся сами знаете, кто.
Да когда же меня отпустит, – подумал Леха. Правильно Ури беспокоится, дурею я от здешней самогонки, будь она неладна.
Снова захотелось в Лимпопо: усесться во дворике у консула Тёмкина, пересказать ему свои мысли и послушать, как мудрый дипломат оценит влияние нигерийского джина на русские мозги. А потом выпить нормального джина. И врубить на всю улицу гимн Советского Союза. И чтобы рядом были Негр Вася и Олег Ломакин, надежные взрослые люди, с которыми хорошо.
И почувствовать себя наконец-то дома…
Ури резво отъехал, едва Леха вышел из машины. Ремонтники садились в грузовик, не обращая внимания на новоприбывших; им было плевать на белого парня с черным охранником. Майк нетерпеливо топтался у приоткрытых дверей. Экологически чистый запах шибал изнутри завода так мощно, что отталкивал почти физически; казалось, зайдешь – и тебя сварят.
Надо спросить Лоренцо, кто подбросил Бабе идею мыла из покойников, – подумал Леха. Поинтересоваться самым невинным тоном. Как бы между прочим. И ни слова про фашистов. Господи, вот же меня угораздило, ведь расскажешь, не поверят. Во что я лезу?! Куда иду?!
И пошел.
* * *
Внутренности цеха тускло освещала пара аккумуляторных фонарей. Здесь стоял ржавый конвейер, частично собранный или частично разобранный, черт его поймет; с точки зрения гуманитария, фасовочно-упаковочный, но лучше не выпендриваться и промолчать, если спросят. По темному коридору сюда из глубин завода тянулись ржавые трубы. И там, вдалеке, шло какое-то живое шевеление, и запах тоже шел оттуда. Леха подумал, что ему в ту сторону не хочется, и если сейчас позовут, он наверное заартачится. И пусть такое поведение на исследуемом объекте непрофессионально для ученого, он поймет себя и простит.
Пока Леха размышлял об этом, Майк успел сбегать в коридор и вернуться. А потом из темноты вышла молодая шатенка в армейском комбинезоне цвета хаки и рабочих ботинках. В руке у нее, что самое интересное, был пресловутый гаджет разводной ключ.
На первый взгляд она показалась совсем юной – наверное сыграла роль девчоночья прическа с челочкой и хвостиком. И еще походка – быстрая, легкая и немного разболтанная, словно у подростка. Но когда женщина встала перед ним, небрежно поигрывая ключом, равномерно двигая челюстью и притопывая ногой в такт какому-то своему внутреннему тамтаму, Леха чуть не попятился.
Она была старой. Не дряхлой, а именно старой, как духи земли йоруба. Она сама могла сойти за оришу́, с этим лицом, когда-то милым, а теперь мертвенно осунувшимся, заостренным, бледным, – маской белой женщины, сквозь которую равнодушно глядели черные глаза.
Все те же потухшие угли.
Но не ориша то была, а Великая Мать, и Леха проклял тот миг, когда согласился поехать на встречу с ней. Он втайне надеялся спасти ее, а тут спасать некого, сами посмотрите. Если, конечно, вы умеете раздевать женщин взглядом и увидите под комбинезоном пересушенное тело – не болезненно худое, а твердое, как дерево без коры, изможденное солнцем.
Тело, выжранное дрянью, которой его пичкают.
Эта несчастная срослась с Абуджей, влипла в нее. Как зверь не уйдет далеко от места прикорма, так и человек, подсевший на эндемичные наркотики, не уедет по доброй воле оттуда, где они есть. Сначала надо аккуратно перевести больного с местного дерьма на химический аналог – долгий и мучительный процесс. Можно попросить Лузье-Корсварена, у мальтийцев наверняка богатый опыт. Но встанет проблема хуже самой дряни – мерзавец, который приобщил наркомана к ней. Он точно будет против.
