Дараз уже почти миновал наше окно, но вдруг остановился, увидев нас, широко улыбнулся, помахал рукой и продолжил свой путь. Ступал он энергично и упруго, в отличие от идущей впереди него Донгмей, из нее будто позвоночник выдернули, она не шла, а влачилась, механически перетаскивая ноги. Но вот они исчезли в двери вокзала. Полицейские ретировались. Носильщики отступили в тень. Мимо окна пробежал смотритель, раздался свисток, вагон легко дернулся, и мы поехали. В конце коридора проводники встали, размяли ноги и исчезли в своем купе. Семь двадцать утра. Чем же заняться до завтрака… «Да, ему повезло. Точнее, сначала не повезло, как раз из-за лингвистических способностей Дараза, но потом наоборот – из-за нетерпения нашего почтенного отца семейства». – «Вы хотите сказать, что…» – «Да-да, Дараз подслушал, кажется тогда, на входе в вагон-ресторан, как Улоф на немецком – для конспирации, конечно! – делится с Одом своими сомнениями. Наверняка говорил что-то такое, мол, не совсем же я сошел с ума или там спился, я точно видел китаянку в нашей фирме и точно с Даразом. Что он прикидывается!» – «Господи. То есть он и шведа…» – «Да, что было несложно, ведь один коллега попросил другого накануне путешествия пополнять запасы виски в заблаговременно заготовленной фляге, а то ведь разнюхает Донгмей – и что делать семнадцать дней? Сдохнуть от тоски? Сидеть в купе и наблюдать истерики невесты?» – «Я всегда говорил, что традиционные семейные ценности – зло». – «Согласен. Убийственное зло».
Два бобыля-книжника стоят в вагоне китайского поезда и смотрят в окно. В окне пока темно. Проехали жилые кварталы, освещенные лишь рекламами и красными иероглифами на крышах небоскребов, несколько дорожных развязок, люминесцентные ленты переплетаются во тьме, потом промзоны, там все видно, промзоны здесь не спят никогда, наконец, вырвались на вольное пространство. Слегка, робко светает. Гор уже нет, плоские равнины, пустые, желтоватые, изредка ряды голых деревьев. «Да, но отчего ему повезло?» – «После Чжэн Даразу нужно было прикончить Улофа, чтобы перестал болтать, а потом уже и Ода. И все чисто. Но Улофа не сразу же, не сразу. Сложно сказать, наверное, зашел в туалет долить виски во флягу, сдали нервы, решил уж не ждать, дурацкий импульс, подсыпал яд, и дело с концом, а когда случился второй труп за сутки, третьего пришлось оставить в покое. И правильно. Оду оно же неинтересно, кто кого когда с кем видел, ему интересно только одно – он сам. Чего его убивать?» – «ОК. Еще два вопроса и пошли пить кофе?» – «Валяйте».
Плоская равнина недолго продержалась, пошли холмы, на горизонте нарисовались горы. Но гамма та же – песочно-желтое со светло-коричневым. Скоро Гоби, или нет, я ошибся, Гоби не будет, но что-то другое точно будет, пустое, безлюдное, лишенное признаков как того места, откуда едем, так и места назначения. Пустота между будущим и прошлым, которое и есть содержание всего. И вправду, какая здесь разница, плюс-минус два человечка, кому это интересно? «Молчите? Ну вот вы и ответили на первый свой вопрос, даже не задав. Да, я отпустил его, и не потому, что все мы тут хороши, нет. Не только потому. Просто и вправду все равно. Кого-то убили. Кто-то убил. А мы едем дальше». – «Перехожу тогда ко второму». – «Слушаю вас». – «Почему я должен вам верить? А вдруг вы сумасшедший? Или даже сам убийца? Сочинили невесть что про goldigger и подслушанные сплетни на немецком, где доказательства и все такое?» – «А нигде. Я ничего не доказываю. Я не настаиваю даже. Рассказал потому, что рассказал. Может, и сумасшедший. Может, и убийца. Вообразите, я работаю на британскую разведку. Джеймс Бонд предпенсионный. Приказали убрать двух агентов – китайского и, скажем, немецкого. Я и сделал. Или наоборот, они должны были убрать меня. А я оказался ловчее. Ну и всякие варианты. Хотите верьте, хотите нет». – «В том-то и дело, что верю». – «Значит, хотите верить. Значит, акт веры все же сильнее рацио. Значит, вы еще живы». Всегда имел слабость к висельным шуточкам.
Полчаса спустя в вагоне-ресторане. С утренним бокалом бренди Стив подходит к нашему столу. Сюин, безмятежно намазывая булочку джемом, вежливо улыбается старику, он кивает ей и, приблизив рот к моему уху, шепчет: «Старый добрый адюльтер, старый-добрый яд в вине, старый-добрый труп в купе восточного экспресса. Все было много раз. Не так плохо, а? Мы сбежали из будущего. И даже уцелели. Пора домой, в прошлое, в Европу, – Стив выпрямляется, поднимает бокал, обводит взглядом оставшихся в живых пассажиров, восклицает: – Cheers!» – и пьет. После чего медленно, шаркающей походкой, покачиваясь, возвращается за свой пустой столик.
Я ничего не знаю, но я знаю больше других.
