Собственно, группа распалась на пять элементов, два больших, три поменьше. Первым в нашем направлении следовал большой контейнер, даже ящик, обитый алюминием или жестью, он идеально соответствовал этому освещению, ибо был того же оттенка, ящик будто состоял из ровного серого света, что невозмутимо царствовал между крышей и поверхностью вокзальной платформы. Ящик был водружен на специальную тележку на четырех колесиках; изогнутую ручку его не без усилий толкал человек в мышином мундире. За ним следовал другой носильщик, он вез тележку поменьше, на которой были уложены несколько чемоданов и сумок. Одну из них я узнал, маленькую, черную, кожаную, видел в купе, она стояла под столиком, на котором меня столь поразила вульгарная оранжевая коробка с черно-белым Микки-Маусом, та, что соседствовала с гораздо более приятной коробочкой в китайском духе, маленькой, обтянутой красной материей с золотыми драконами, на ней еще лежала золотая штучка, красивая такая, на лопатку похожая. Мне кажется, уже сейчас кажется, что я такие штучки где-то недавно еще видел. Да, а сумочку я узнал. Это были вещи Чжэн. Им предшествовала сама Чжэн, не собственной персоной, а собственным телом, бездыханным, бездушным, но еще обладающим внешним сходством с живой каких-то 48 часов назад покойной, да и ДНК и проч. те же самые. Я понял, почему не спал Стив. Не нужно на него сейчас смотреть, не нужно, но я не смог удержаться. Стив бесстрастно глядел в окно. Не поворачиваясь, он сказал: «Конечно, они любезно предложили мне присутствовать при сборах вещей. Нет ли там чего моего. Ничего, конечно, кроме того, что я ей дарил. Кстати, интересная моральная дилемма: забирать ли назад подарки, которые сделал возлюбленной, умершей в чужой стране, куда ты больше никогда не приедешь?» Я молчал. Восприняв молчание как вопрос – и правильно восприняв, – Стив процедил: «Я все оставил как есть. Кроме одного, что не принадлежало ни ей, ни мне».
Не совсем понятно, что он имеет в виду, но лучше не мучить старика в тот момент, когда труп его … кого? любовницы? возлюбленной? партнера? идиотское слово, будто из тенниса, у Конте есть песенка «Спарринг-партнер»… в общем, когда труп женщины, с которой он собирался устроить остаток своей жизни, везут прямо перед ним в алюминиевом ящике. Скверное сентиментальное кино. Зачем он вышел сюда? Попрощаться? Ах, это поколение, выросшее на «Касабланке». Или нет? Неважно.
За тележкой с вещами Чжэн везли еще один серый, тускло отсвечивающий ящик. Носильщик тщедушнее первого, ему явно тяжело, кепи с кокардой сползло на затылок, открыв высокий лоб. Вспотел, наверное. Но не утереться, рядом идет полицейский, строго посматривает и попыхивает сигаретой. Затем еще тележка, с вещами. Бедный Улоф, наверное, когда-то, в юности, играл в хоккей, одна из сумок с маркой клюшек Jofa, я о таких в детстве мечтал, и надо же, при каких обстоятельствах и в каких краях вдруг вновь увидел. Сколько же ему лет было? Чуть меньше, чем мне. Получается, что в начале восьмидесятых он бегал на коньках и пулял шайбу. И получается, что это было важно для него, ведь сохранил баул, сейчас таких почти не делают, все больше рюкзаки или на колесиках. Играл шведский мальчик в хоккей, играл, а потом вырос, уехал на край света, спился и умер в предсвадебном путешествии. И теперь… даже непонятно, что теперь, вызовут шведского консула, наверное, повезут тело на родину. Улоф вроде говорил, что остался один, сиротой, и ни братьев, ни сестер. Впрочем, у шведов социализм, государство заплатит. Ну не Донгмей же.
Донгмей шла сразу за тележкой с вещами Улофа и тоже везла тележку – со своими. «Я с ней поговорил ночью. Вроде как собратья по несчастью. И заняты были одним – перебиранием чужих вещей в поисках своих. Отделением своей жизни, еще продолжающейся, от уже закончившейся». – «И что она будет делать?» – «Ничего. Поедет домой. Все – и власти, и поездная компания, и она сама – решили предать это прискорбное происшествие забвению. Несчастный случай в результате, мягко говоря, опрометчивого поведения жертвы. Она довольна, что никаких претензий и последствий. Вы, наверное, заметили, что разъезжать по рейнским виноградникам ей не очень хотелось». – «Как все просто в этом мире. Как говорил один мерзкий советский шутник, есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы». – «Кажется, я догадываюсь кто».
За Донгмей еще одна тележка, и это Дараз с вещами. «Как? И он?» – «Да, решил срочно вернуться к семье. Не тащится в поезде две недели. Пересаживается на самолет. Говорит, нет сил больше терпеть. Ну, и боится – из-за всего этого. Что начнут проверять, допрашивать, оставят в Китае надолго». – «Вы и его ночью видели?» – «Да». – «Тут, оказывается, целое кино разыгрывали. А я и не знал, мучился кинематографическими кошмарами в одиночку». – «И вы ничего не слышали?» – «Абсолютно». – «Дараз увидел, что дверь купе Чжэн открыта и заглянул попрощаться. Немного поговорили. Кажется, он даже остался доволен». – «Чем доволен? Разговором? Поездкой в два дня? Поднебесным Экспрессом?»
Стив повернулся ко мне, посмотрел внимательно, подошел поближе. Поглядывая краем глаза на проходящего по перрону Дараза, он сказал: «Он остался доволен тем, что я ему сказал. Хотя то, что я сказал, можно было счесть за обиду, а то и оскорбление». – «Если не секрет, что же…» – «Я посоветовал ему немного подтянуть свой английский». – «Послушайте, Стив, это как-то не очень красиво. Он знает полдюжины языков, на английском говорит гораздо лучше меня, мне вы тоже такое заявите?» Честно говоря, я разозлился: старый мудак, ксенофоб. Стив улыбнулся: «Нет, конечно. Я не собирался усомниться в лингвистических способностях мистера Дараза, да и кого бы то ни было вообще. Я сам толком разговорного китайского не выучил за столько лет. Нет, я имел в виду другое. А именно вот что, – Стив по-прежнему говорил негромко, но напряжение, даже страсть, под завязку нагрузили каждое слово, он не говорил, он стрелял увесистыми мушкетными пулями. – Я ему сказал, что если кто-то намерен делать символические жесты, следует быть уверенным, что не ошибся в выборе символа». – «Стив, о чем вы?» – «Я о том, что золото намывают, а не копают». – «Простите?» – «Я вот о чем: недостаточно знать, что слово golddigger означает и золотодобытчика старых времен, и нынешнее существо женского пола, которое охотится за существами мужского пола, обладающими более высоким социальным или имущественным статусом. Вы понимаете?» – «Нет». – «Я о том, что, помимо вышесказанного, надо знать следующее: на Аляске и Клондайке золото намывали в специальных сито, а не копали лопатами. Иначе, сказал я Даразу, ваше изысканное злодейство выглядит жалким пижонством недоучки». – «Золотая лопатка?» – «Она самая».
Так вот оно что! Зачем же он его отпустил, дал уйти… «Я вернул ему эту штуку. Собственно, это единственное, что я взял из ее купе». – «Боже, а почему он…» – «Golddiger, Питер, golddiger. Дорогая Чжэн была golddiger. До меня она намывала золото из другого источника. Года полтора назад. Потом переключилась с относительно молодого семейного британца на старого одинокого британца, что резонно. Но в поезде, на котором она ехала с последним, вдруг оказывается первый. Как поступит golddiger?» – «Попытается сделать вид, что они незнакомы!» – «В других случаях, да. Но в данном, она знает, что ее бывший любовник страшно боится огласки; Дараз – человек семейный, в конце концов, он, как бы сейчас сказали, инвестировал абсолютно все в персональный проект перевозки семейства в Китай и начала там новой жизни. Нет, он страшно испугался, этот блестящий естествоиспытатель в пиджаке с золотыми булавками». – «А она?» – «А вспомните. Дразнила. Намекала на былое знакомство. Может быть, даже шантажировала». – «И Дараз?» – «Зашел обсудить это дело и задушил. Все тонко обставил, идеально. Помог приступ аллергии в ресторане. Но не смог удержаться от дешевого жеста. Забавно. Кому он его адресовал?» – «Настоящий художник, ему не нужен зритель». – «Согласен. Похоже, что художник в вагоне был один – и это не несчастный Од. Кстати, не такой уж он и несчастный, наоборот, везучий». – «Я совершенно запутался. Сейчас что вы имеете в виду?» – «Простую вещь: Оду повезло, его не успели убить».
