Но самое интересное начинается, когда мы переходим к третьему варианту, к аду, основанному на эпистемологических заблуждениях. Это самая изощренная преисподняя – наказание непониманием окружающего мира и своего места в нем. Изощренность его заключается в том, что здесь почти незаметна граница между этим миром и тем; и дело даже не в том, что сами грешники находятся в неведении относительно своего местонахождения. Дело в том, что никто и никогда не знает точно ни окружающего нас мира, ни того, где мы в нем конкретно и что делаем. Появись такое знание, всему пришел бы конец, наступило бы царство тавтологии, когда означающее равняется означаемому и вообще каждому сверчку досконально известны все свойства своего шестка. Собственно, к этому стремился Витгенштейн. Оттого аналитическая философия смертельно скучна. Ее скука – скука абсолютной тождественности, скука конца всего, скука итоговой, финальной пустоты. А так нам не скучно – нет, конечно, бывает порой, это правда, но все равно куда-то несемся, суетимся, что-то делаем, говорим, грешим, праведничаем, но, заметим, все это на совершенно ложных основаниях совершенно ложного знания о себе и о мире. Соответственно, во-первых, наша жизнь ничем не отличается от третьей категории ада, и, во-вторых, мы все, сто процентов населения Земли – быть может, за исключением пары-тройки святых, праведников и боддхисатв – будем наказаны после смерти именно таким образом. Наказание самое страшное – это наказание не только незнанием, но и отсутствием чего-то нового, иного. Ужас его несколько смягчается нашей невнимательностью, эгоизмом и даже нарциссизмом; точно так же как у нас не хватает воображения для осознания простейшего факта существования других, кроме нас, людей, мы и насчет существования мира – за пределами того, что мы привыкли воспринимать как таковое – не сильно уверены. Оттого нам тянуть эту волынку вечно – до и после так называемой «смерти». А раз так, то и смерти нет. Или – нет жизни после смерти.
Отсюда как раз возникает и вторая неразрешимая проблема существования ада. Это вопрос об отсутствии времени, о вечности страданий. Давно замечено, что сама идея второй категории этого заведения подрывается его собственным устройством. Морозить голыми во льдах грешников будут всегда. Жарить на сковородках с кипящим маслом – тоже. И руки-ноги отрезать, и деревянной пилой распиливать. И кожу сдирать. Да, в наиболее последовательных описаниях такого ада говорится, что после очередной сессии смертедерства у грешника и новые конечности отрастают с новой кожей, да и вообще здоровье восстанавливается, чтобы опять быть безвозвратно подорванным. Да-да, как в том из уже раёв, где девственницы, принимая на ложе из роз праведников, после очередного соития опять становятся девственницами. Однако, если вдуматься, идея «восстановления» противоречит идеи «вечности»; а утратив вечность, адские муки становятся только частным случаем Божественного ФСИН. «Восстановление» есть процесс, который существует во времени, а вечность времени не предполагает. В качестве последнего довода в пользу второй категории ада можно привести такое предположение: а что если момент самой тяжкой физической муки грешника останавливается и потом именно он длится вечно? Но тогда вместо Дантовой преисподней, которая есть процесс, у нас остается только моментальный снимок скверного качества, немного выцветшая полароидная карточка, повесим ее на стенку и будем любоваться до самой смерти. А там посмотрим.
А вот вечность первой категории ада неоспорима. Любой, кто когда-либо переживал депрессию – или, по-старомодному, приступ меланхолии, – знает: в таком состоянии выпадаешь из времени, оно длится вечно, хотя формально хронологически ограничено. Просто у тоски, сожаления и осознания безвозвратности нет начала и нет конца, ты всегда посредине, внутри, в океане, у которого нет берегов, хотя любой со стороны скажет, что это всего лишь парковый пруд. Здесь – и только здесь – через этот пруд можно перебросить мостик к третьей категории ада. Как и в первой, в ней всегда нужен кто-то со стороны, наблюдающее сознание, чтобы сместить фокус с я на мир вокруг я, на мир, где я где-то в сторонке, на мир, в котором я, быть может, вовсе нет. Мир состоит из тех, кто хочет управлять им, не привлекая внимания санитаров. Для того чтобы мир не превращался в ад, нужен хотя бы один санитар, который внимание обратит. Так что Сартр ошибся. Ад – не другие, другой должен прийти и сказать, что мы в аду.
А что если таковой санитар не нашелся и мы все давно в аду третьей категории? Или, скажем, даже не «давно», а всегда в нем пребывали? Да и вообще, что если нет ничего, кроме ада? Тогда нам стоит устроиться покомфортнее и расслабиться. Скажем, сидеть в Поднебесном Экспрессе и смотреть в окошко, как мимо проплывают характерные для этой части ада местности, заоконные грешники заняты своими привычными делами, впрочем, и внутриоконные тоже. Но тогда возникает вопрос: кто нас такими создал, чтобы мы всегда были обитателями ада, и кто определил, что, скажем, вот эти люди, сидящие за рулем своих машин на железнодорожном переезде, будут всегда делать одно и то же: вставать утром, завтракать, отводить детей в школу, спешить на работу, забирать детей из школы, делать покупки, готовить и поглощать ужин, смотреть телевизор, заниматься сексом, спать? А вот, скажем, те люди, что гуляют в парке, мимо которого мчится экспресс, будут всегда в нем прогуливаться в сумерках, и лица их всегда будут гореть сероватым светом, отражая экран смартфона? Или вот пассажиры Поднебесного Экспресса: кто определил, что мы здесь окажемся, да еще и в таком составе? Предположим, что это Бог, всеведущий и всеустраивающий. Создавая этот мир, то есть создавая вечность – и гандикапного ублюдка вечности, время – он сделал так, чтобы созданный им мир был адом. И населил ад персонажами, у каждого своя функция. Впрочем, будучи не лишенным чувства юмора, он оставил небольшой зазор между функцией и внешней формой, границей каждого из нас; вот в эту одну миллиардную процента и просовываются иногда мыслишки о том, что дело неладно, надо посмотреть по сторонам и честно признаться себе, где мы на самом деле находимся. В сущности, после этого Бог вполне мог удалиться от дел. Судя по всему, такая версия вряд ли устроит читателя, она слишком цинична и для него унизительна. Это верно. Тогда попробуем иной ход рассуждения.
Другая версия укладывается в очень короткую формулу. Так было всегда и так будет всегда, неизвестно почему. Мы появляемся на свет, то есть нет, мы появляемся во тьму уже с заданными характерами, интересами, манерами поведения, типами психологических реакций, бытовыми привычками и так далее. И с этого момента мы действуем согласно вышеперечисленному. Ни понять, ни объяснить, ни попытаться что-то изменить – невозможно. Любые усилия в этом направлении уже заранее вписаны в техническое описание каждого из нас. Унылая тоска такой версии заставляет полюбить предыдущую. Лучше иметь дело с Богом, чем с Ничем. Лучше иметь хотя бы миллиардную долю процента, чтобы разгуляться, чем вот так сидеть на железнодорожном переезде, барабаня пальцами по рулю «Хонды», слушая радио, прикидывая, стоит ли купить на распродаже новый пылесос, или старый еще вполне. Или чем лениво пытать заключенных где-нибудь в Чечне, Сирии или Америке, заранее зная, что из этого выйдет, – то есть, как обычно, просто работа. Или чем сидеть в одиночестве в двухместном купе Поднебесного Экспресса и столь же лениво обо всем этом думать.
