– Куда они ее увезли?!
Ее – урну – или его.
Алекс орал, орал; он все-таки осилил вслух страшное короткое слово, но, судя по тому, как этот мудак ничего не понял и вытаращил глаза, он действительно не видел, что именно выносили. Или обосрался тут, в своей каморке.
Толку-то с него.
Алекс толкнул в плечо, пошел, толкнул по пути планшет со стола, тот упал, но, кажется, не разбился, и фильм даже не дрогнул: на экране кто-то целомудренно трахался.
Почему американцы, по крайней мере в кино, одеваются для этого в тишоты, лонгсливы, как будто стесняются наготы?
Алекс так и стоял, прислонясь к косяку, и сколько простоял – неведомо. Дыхательными упражнениями он пытался остановить паническую атаку. Оцепенение как-то отступило, когда он подумал, что, может, ее запнули куда-то. Презрительно так. Он представил. Челядь играет в футбол.
Рывком – от косяка, стряхнув оцепенение, Алекс начал бешено рыться в вещах, осматривать комнату, заглядывать под кровати. Причем ему казалось, что за ним наблюдают, но сколько он ни оглядывался, волосатого в дверях не было, неизвестно, где он был, опять, видимо, прятался, но фильм вроде бы замолчал.
Не успокаивался. Ходил по хостелу (админ не подавал больше признаков жизни). Ломился в закрытые двери. Теперь он был властью в доме с привидениями. Поискал в ванной. В этой комнатушке можно было спрятать что угодно: ведра, швабры, химикаты; химикаты на полках от пола до потолка. Неряшливо. Забытые гостями шампуни. Зубные щетки. Даже нательный крестик на шнурке. Теперь надетый на средство для дезинфекции.
Пустота.
Сколько Алекс просидел в оскверненной комнате (все так же нараспашку) – непонятно. Тянулась тусклая, глухая ночь. Иногда что-то даже казалось смешным, не смешным, конечно же, но вдруг легкомысленным, как в тех самых B-movie, где постоянно случалось что-то подобное: кто-то терял урну или прах летел кому-нибудь в лицо. Где, в какой коллектор его развеивают сейчас?! Ужас, и опять не ужас. Фазы возбуждения и торможения. В возбуждении Алекс даже решился набрать полицию, но, слушая бесстрастные вопросы женщины-оператора («Говорите. Вас не слышно»), все ж не заговорил. Зачем-то он позвонил даже на горячую линию британского посольства. «Горячая клавиша» на этот номер была настроена с давних пор. На том конце автоответчик жизнерадостно посоветовал резидентам королевства говорить после сигнала или перезвонить после девяти часов эй эм.
Все бодры, веселы.
Наконец – набрал Тео. Послушал гудки. Посмотрел на время.
Ладно.
Решившись наговорить, он не узнал свой голос.
Первое аудиосообщение – «Я теперь могу улететь» – пришлось оборвать и удалить как раз из-за голоса: Алекс понял, что еще слово – и он разрыдается.
Долгая пауза. На глаза теперь все время попадалось закупоренное виски, но тошнило от одной мысли о нем.
Попытка номер два.
Теперь с голосом вполне удавалось совладать, даже странно.
Посидев еще и крупно вздрогнув, Алекс стал судорожно собираться. Как будто счет пошел на минуты – вдруг. Сюда уже никто не войдет, да, это очевидно, но панику не получалось обуздать. У Алекса тряслись руки, когда он кидал вещи – как попало.
То он был готов разнести здесь все. Как медведица, потерявшая медвежонка. То страх. Боязнь остаться здесь на лишнюю минуту. Зато потом – час или два, при собранных вещах, просто слушал, как в ванной капает вода – оказывается, при распахнутых дверях это слышно. В конце тоннеля, по которому боялся двинуться, маячило странное, почти преступное облегчение. «Преступная свобода»: он – как страна. Но это все уже от него никак не зависело – от действия, бездействия, и лучше даже не думать, где что осталось.
Он оставлял много вещей. Алексу казалось, что он ничего не сможет носить из того, что возил в Москву. Да. По сути, это побег. Потому что по уму надо было оставаться, искать, стучать кулаком в полиции, ломиться в эфир в «Останкино». Но – нет.
Возможно, отец это понял бы.
Скорее всего – нет.
Но уже неважно.
Белый шум в эфире
За следующие полдня с ним не случилось ничего. Да Алекс и не выпадал из анабиоза, задремывая в каждой локации, где, как цыган, разваливал свои вещи: в круглосуточной кофейне, на вокзале, в аэроэкспрессе. В Шереметьево. Совет немедленно проходить паспортный контроль и находиться в нейтральной зоне, даже если до рейса еще много времени, он и не помнил, но сделал так. Там можно было оставить пауэрбанк на зарядке и отдохнуть.
Изнемогал, а поспать не мог, хотя и пытался разлечься на неудобных креслах. Потом на удобных. Потом пошел к своему гейту, хотя посадку еще не объявляли. Но аэрофлотовские клерки на стойке уже начали суетиться. Он увидел того джентльмена. Это была неприятная встреча. Как и любая встреча. Алекс хотел уйти, но джентльмен заметил его, замахал, подошел.
– О! Снова летим вместе?
Алекс принужденно улыбнулся. Бессмысленный человек из прошлой жизни.
– Как прошла ваша поездка?
Вот пристал.
– Вы сделали ваши московские дела? – ответил Алекс вопросом на вопрос.
Фермер заулыбался:
– О да! В России многое изменилось за это время, не так ли?
– По-моему, ничего.
Тут, к счастью, объявили посадку – живым приглашением от стойки, а через секунду и неживым, практически голосом робота, по громкой связи.
Можно было еще поболтать, джентльмен этого явно хотел, но Алекс невежливо подхватил рюкзак и засобирался в хвост очереди. А очередь выстраивалась быстро.
Он улетал так странно налегке.
– Нет, идемте сюда! Там эконом-класс.
И хорошо, что эконом. «На вашем месте не откидывается спинка кресла, это места у аварийного выхода, вам будет это удобно?» Yes. «Ваше место будет у крыла». Why not. Алекс представил, как весь перелет будет смотреть на тряску сложных сочленений крыла, и засыпать, и просыпаться, и вспомнил, как засыпает Тео, потому что Тео, обнимая, засыпал смешно – и точно так же: его начинало всего потряхивать, подергивать – руки, ноги, каждая мышца; кажется, это продолжалось только несколько минут, а может, дальше Алекс проваливался в сон сам, и…
– А я теперь летаю эконом-классом, – ответил Алекс даже с каким-то вызовом. – Такие дела.
– Да?.. Что ж. Нам время тлеть, а вам цвести.
Обычно переключаясь в языках не сразу – он несколько раз смешно на этом прокалывался, – Алекс понял сейчас мгновенно, что последние слова этот человек произнес на чистом русском. И опешил.
Он только и нашелся, что спросить:
– Вы так хорошо знаете русскую литературу?
Человек подумал и ответил:
– Да.
