– Что ты знаешь о детях?
– Но это, наверное, не так трудно?
Порой он фантазировал на сей счет. Что Лина сейчас едет по автостраде где-нибудь в Калифорнии, ветер треплет ее волосы, а на заднем сиденье сидит пара малышей из богатого семейства. Вовсе она не исчезла, нет.
Еще одно лето закончилось безрезультатно. Осенний семестр воспринимался как наказание, ведь пришлось прекратить поиски и выйти на работу. Новые ученики знали его историю. Он видел это по их взглядам. Смотрели на него с любопытством и состраданием, и от этого все переворачивалось внутри. Но никаких вопросов не задавали. Все в Глиммерстреске и так знали, что произошло. Родители боялись, что с их детьми может случиться что-то подобное. Детям вбивали в голову никогда не ходить поодиночке и всегда быть настороже. Он сомневался, что кто-либо оставлял теперь своего ребенка на автобусной остановке ждать опаздывающий автобус. Да еще и исчезновение Ханны Ларссон подлило масла в огонь, напомнило, что опасность вовсе не миф и даже в таком маленьком населенном пункте, как Глиммерстреск, важно следить за детьми.
Но на самом деле с учениками ему было проще, чем со взрослыми. Когда урок заканчивался, они покидали класс, а он еще долго сидел в тишине. В кафетерий идти не хотелось из опасения, что к нему непременно кто-то набьется в компанию со своими участливыми разговорами. В учительской он держался особняком. Сразу шел к кофеварке и задерживался около нее надолго. И сейчас мешал кофе ложкой, хотя не использовал ни молоко, ни сахар. Позвякивание металла о фарфор действовало на него успокаивающе. За окном покачивались на ветру пожелтевшие и уже начавшие сбрасывать листву березки. Тонкая пленка льда все чаще затягивала лужи.
Учитель обществоведения Клаус Форсфьёлль встал рядом и принялся с энтузиазмом рассказывать об охоте на лосей. Лелле вежливо хмыкал, но не спускал взгляда с замерзших луж. Форсфьёлль положил руку ему на плечо. От него пахло бананом и солеными лакричными конфетами.
– Да будет тебе известно, друг мой, мы всегда помним о твоей дочери, когда выбираемся в лес, – сказал он.
Лелле повернулся к нему, посмотрел в бесцветные глаза, почувствовал, как мурашки пробежали по спине.
– С чего ты вдруг решил, что она должна быть там?
Форсфьёлль смущенно поджал губы и мгновенно покраснел:
– Я ничего такого не имел в виду, просто хотел сказать, что мы думаем о Лине, смотрим в оба.
Лелле опустил голову, внезапно осознав, что зря вогнал коллегу в краску.
– Спасибо, – кивнул он, – это многое значит для меня.
Форсфьёлль взял свой кофе и подсел к другим учителям, непринужденно о чем-то болтавшим. Взгляд Лелле упал на Анетт, которая, восседая на стуле, что-то рассказывала, по своему обыкновению размахивая руками. На ней был темный джемпер в обтяжку, и выпиравший вперед живот сразу бросался в глаза. Ноги задрожали, и он схватился за подоконник. Чашка упала на пол. Все повернулись к нему, готовые утешить в очередной раз, выразить сочувствие. Пол качался, когда он поспешил прочь. Казалось, коллеги кричат ему вслед:
– Бедняга! Как ты справляешься?
* * *
Ничто заранее не предвещало его появление. Просто начинали скрипеть петли, когда открывалась тяжелая дверь. Если лампа была выключена, он тянул за шнурок, а потом, щурясь, смотрел на нее. Она чувствовала его взгляд на себе даже сквозь закрытые веки, когда притворялась спящей.
Убедившись, что она дышит, он тянулся к ведрам, и она успевала увидеть лестницу позади него. Темную лестницу – никаких признаков дневного света. Он выливал мочу, и наполнял чистой водой другое ведро, а ставя ведра на пол, оставлял лужи на бетоне.
Дверь запиралась автоматически – она никогда не слышала лязга ключей. Однажды, в самом начале, когда у нее еще хватало сил, она попыталась наброситься на него. Стояла у двери и напала, как только он появился с ведрами, аж брызги полетели во все стороны. Но все впустую. Он треснул ее по спине пластиковым ведром с такой силой, что она потом не могла встать. Даже не сопротивлялась, когда он отнес ее на кровать и трогал своими мерзкими руками.
На лице у него всегда была маска с прорезями для рта и глаз. Глаза казались неестественно светлыми на фоне черной ткани. Она никогда не видела его волос и решила, что под маской скрывается лысая черепушка.
Его возраст тоже не удалось определить. Наверное, моложе ее отца, но знать наверняка она не могла. В крошечной комнате он выглядел огромным, как медведь. Но, может быть, ей это только кажется. Двигался он легко, несмотря на тяжелые рабочие ботинки, и обладал мягким и тихим голосом, словно голосовые связки находились глубоко в животе. И от него обычно исходил кисловатый запах свежего пота, словно он приходил к ней после пробежки.
– Почему ты не ешь?
Он собрал нетронутую еду и положил новую. Рядом с овощами, от которых еще поднимался пар, лежал блестевший от жира кусок мяса. Тошнота напомнила о себе почти сразу, хотя от голода сосало под ложечкой.
– Я не могу, мне хочется блевать, когда я пытаюсь что-то положить в рот.
– Может, ты хочешь чего-то особенного? Что ты любишь?
Она слышала, каких усилий ему стоило сохранять мягкий тон, на самом-то деле голос прямо вибрировал от злости.
– Мне нужен свежий воздух. Только пара вздохов. Пожалуйста.
– Не начинай.
Он открутил крышку термоса, наполнил и протянул ей. Пар приятно коснулся шелушившихся губ. От напитка исходил приятный аромат.
– Это настой шиповника, – сказал он. – Выпей несколько глотков, и тебе станет лучше.
Она коснулась губами крышки, притворилась, что пьет. Впилась взглядом в его ботинок, к которому прилип пожелтевший лист:
– Что, уже осень?
Он замер, потом начал пятиться к двери.
– Когда я вернусь, мне хотелось бы увидеть, что ты все съела.
* * *
– Мне приснилось, что ты забеременела.
Карл-Юхан вышел из нее, оставив на простыне липкое пятно. Мея поморщилась:
– Звучит как кошмар.
– Ты была бы очень красивая с животом.
Она пошла в ванную и закрыла на щеколду дверь, чтобы он не смог последовать за ней. Почистила зубы, вымыла голову и немного подкрасила тушью ресницы. На большее не хватило времени. Когда вернулась, он по-прежнему лежал в кровати и улыбался. Целуя его, она почувствовала исходившее от него тепло. Он притянул ее к себе:
– Тебе действительно так надо уезжать? Разве ты не можешь остаться здесь? Со мной.
– Я опоздаю на автобус, если ты не отпустишь меня.
Он крепко держал ее одной рукой, а другой взъерошил волосы. Мея вырвалась:
– Обязательно было портить мне прическу?
– Какая разница? Перед кем тебе красоваться?
