Он поднял факел высоко над головой в попытке привлечь все взгляды к себе.
– Приятно видеть, что так многие хотят возвращения Лины, – сказал он и откашлялся. – Но, по-моему, важно не просто сидеть по домам и скорбеть, а активно заниматься поисками. Чтобы мы задавали вопросы и искали ответы. Поднимали камни и заглядывали под них. Чтобы мы давили на полицию, когда они не занимаются своей работой.
Он скосился на Оке Стоола, потом снова посмотрел на притихшую серую массу. Солнце висело высоко над деревьями, и ему пришлось сильно прищуриться.
– Кто-то из вас, возможно, знает что-то, – продолжил он. – Пришло время собраться с духом и признаться. Я и Анетт ждали достаточно долго. Мы страстно желаем возвращения Лины. А тем, кому ничего не известно, я просто хочу сказать: кончайте скорбеть и начинайте искать.
Он загасил факел в луже так, что огонь погас с сердитым шипением, потом повернулся спиной к остальным и ушел.
* * *
Мея крутила педали так быстро, как только могла, лишь бы быстрее уехать от усадьбы. Торбьёрн приготовил завтрак, но она не могла смотреть ему в глаза, поскольку ей сразу же вспоминались фотографии из сарая. Его грустная мина вызывала у нее неприязнь, ей не хватало воздуха в тесной кухне. В итоге она взяла один из древних велосипедов и укатила, не сказав никому ни слова.
Солнце светило, но не грело, и она держала рот закрытым, чтобы не залетали комары. Хорошо еще, ветер не позволял им атаковать ее, а то бы загрызли до костей
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она увидела впереди какое-то жилье. Потом усадьбы замелькали одна за другой – прямоугольные, выкрашенные в красный цвет дома с аккуратными лужайками перед ними. Собаки лаяли ей вслед из своих будок, в загонах стояли лошади и отмахивались хвостами от мух. В нос бил смешанный запах навоза и зелени. Мея сбросила скорость, но так и не избавилась от неприятного ощущения. Дело даже не в Торбьёрне… Они с Силье жили во многих местах, но нигде она не чувствовала себя настолько чужой, как здесь.
Она выехала на широкую дорогу, которая вывела ее к церкви. За церковью было кладбище. Надгробия прятались в тени плакучих берез. Какой-то лысый старик убирал граблями траву и поднял руку, когда она проезжала мимо. Кроме него, она никого не видела. Усадьбы, казалось, дремали в солнечном свете. Ни машин, ни людей. Чем дальше она ехала, тем больше Глиммерстреск напоминал деревню-призрак.
Но потом она услышала голоса и шум шагов. Мея остановилась и спряталась с велосипедом среди деревьев. По дороге шли люди с факелами в руках. Что-то вроде демонстрации… Струйки черного дыма поднимались к небу. Она чувствовала тепло от огня, когда они проходили мимо, но ей не хотелось попадаться им на глаза. Кто ж знает, по какому поводу они собрались. Среди них хватало и старых, и молодых, мужчин и женщин, и у всех были серьезные лица. Некоторые плакали. Мея затаила дыхание.
– Глядя на них, можно подумать, что она была рок-звездой, – прозвучал голос над ухом.
Она вздрогнула от неожиданности и уронила велосипед.
Повернув голову, Мея увидела девицу, сидевшую в зарослях брусничника. Примерно ее возраста, с покрашенными в розовый цвет волосами и большими деревяшками в мочках ушей. Девица курила небрежно скрученную сигарету и, прищурившись, смотрела на Мею.
– Ты о ком?
– О Лине Густафссон. Это все ради нее.
Мея снова скосилась в сторону факельного шествия. Потянулась за велосипедом:
– Она умерла?
– Вероятно, но никто не знает наверняка. – Девица сплюнула на мох. – Для того чтобы кого-то объявили святым в нашей дыре, достаточно просто исчезнуть бесследно. И все сразу начинают наперебой соревноваться в любви к тебе.
Мея отряхнула хвою с сиденья велосипеда, еще раз посмотрела вслед веренице людей. Колонна напоминала горящую змею, ползущую в сторону холма.
– Как тебя зовут? – поинтересовалась розововолосая.
– Мея, а тебя?
– Меня зовут Вороной.
– Вороной?
– Угу.
В уголках рта Меи мелькнула улыбка, но сразу же исчезла.
Ворона протянула ей самокрутку:
– Курнешь?
– Я завязала.
Ворона наклонила голову набок. Ее глаза, размалеванные тушью и тенями, в голубизне соревновались с небом.
– Ты приехала с юга?
– Угу.
– И что здесь делаешь?
– Я недавно перебралась сюда с мамой.
– Зачем?
Мея колебалась. Почувствовала, как покраснели щеки.
– Ее мужчина живет здесь.
– Да? И как же его зовут?
– Торбьёрн. Торбьёрн Форс.
Ворона расхохоталась, обнажив редкие зубы:
– Ты шутишь? Твоя мать с Порнобьёрном?
– Порнобьёрном?
– Да, его так называют, поскольку он обладает самой большой коллекцией порнухи в Норрланде. Это его главная забота. Все деревенские юнцы обычно стоят перед его окнами, чтобы хоть глазком взглянуть.
Мея с такой силой вцепилась в руль велосипеда, что руки заболели. От стыда у нее перехватило дыхание.
Ворона же улыбнулась с триумфом:
– Ты действительно не хочешь закурить? Судя по тебе, ты сейчас в этом крайне нуждаешься.
Мея отрицательно покачала головой, хотя затяжка не помешала бы. А Ворона защелкала зажигалкой, чтобы снова закурить. Огонь так и не загорелся, и зажигалка полетела в лес.
– Черт!
Мея сглотнула комок.
– Почему ты не участвуешь в факельном шествии? – спросила она.
– Я не лицемерка. Не собираюсь притворяться, что мне недостает кого-то, кого я никогда не любила. Мне не нравилась Лина до того, как она исчезла, почему я вдруг должна воспылать к ней любовью?
– А почему она тебе не нравилась?
Ворона уставилась на свои коротко подстриженные и покрашенные в черный цвет ногти. Между костяшек пальцев у нее были вытатуированы символы. Мея стояла слишком далеко и не могла разглядеть какие именно.
– Лина без проблем могла захапать то, что ей не принадлежало. Понимай, как хочешь.
Мея кивнула, словно догадалась, о чем идет речь. Потом покатила велосипед назад к асфальту. Шествие уже исчезло за холмом, но запах факельного масла еще витал в воздухе.
– Мне надо ехать. Было приятно познакомиться, – сказала она.
Ворона отдала честь, втянула щеки и выпятила красные от помады губы.
– Привет Порнобьёрну! – крикнула она, когда Мея вернулась на дорогу.
* * *
К сожалению, он не помнил всего, и это его крайне удручало. Время сразу после исчезновения Лины сохранилось в его памяти только фрагментами: полицейский в прихожей, не пожелавший снимать куртку, перекошенное лицо Анетт, звонки телефона, от которых сжималось сердце. Все эти ничего не значившие лица, таращившиеся на него со всех сторон.
