Алан: Я тя умоляю. Скунсы крутыши, вооружились собственной мочой, йо. Скунс в стопицот раз круче суслика
Машина замедляется, потом останавливается.
– Приехали, – говорит водитель.
Я плачу наличными, вылезаю и ненадолго задерживаюсь, чтобы попрощаться с Аланом. Мне хочется поблагодарить его за поддержку, но я не могу рассказать, почему нервничаю, так что ограничиваюсь сообщением: «Мне пора. Привет!» Потом я отправляю отцу обязательное: «Добрался хорошо» – и стараюсь не чувствовать вины за слово «добрался» и разительное отличие того места, куда я добрался, от папиных представлений о нем.
Папа: Отлично! Веселись ☺
Глубокий вдох – прочь, вина, нервы и страх, пора открыть дверь.
«Кофе для снобов» – небольшое кафе, столики и стулья стоят впритык друг к другу, и если «макбуки», кислые мины и стеклянные баночки с кофе о чем-то говорят, то о том, что владельцы довольно точно оценили будущую клиентуру, придумывая название заведению.
Я расстегиваю пальто, чтобы был виден Боуи, заказываю гляссе (в стеклянной баночке с крышкой), выбираю столик в дальнем углу и жду.
Проходит пять минут.
Десять.
Пятнадцать. И едва я начинаю волноваться, что она не придет, как она входит. Исчезающая женщина во плоти.
До сих пор у меня преобладало чувство нервного любопытства – что я должен спросить, что она скажет, куда свернет разговор? – но теперь уже нет. Сердце щемит, дыхание прерывается, кончики пальцев на ногах немеют; я никогда не падал в обморок, но неожиданно понимаю, какое чувство появляется перед потерей сознания: легкая паника и потеря самоконтроля, – но дело не в волнении, а в том, что исчезающая женщина не состарилась. То есть совсем. Не в том смысле, что она выглядит хорошо для своих лет, нет: она даже моложе, чем в начале своего видео.
«Она нашла способ обратить вспять старение, – думаю я, – вернуться от вялого ручейка к сверкающему юному водопаду».
Как будто она заполучила пульт дистанционного управления для фильма своей жизни и нажала на обратную перемотку.
Исчезающая женщина оглядывается по сторонам, видит мою футболку, подходит прямо к моему столику и садится на стул. Она ничего не говорит, только разглядывает меня чуть прищуренными глазами, как будто я далекий знак, который она пытается прочитать.
Я открываю рот:
– Кхм… привет.
Но она молчит, все еще «читая» меня. Я собираюсь предложить ей кофе, но тут она кладет на столик руку в перчатке, указательный палец направлен на меня.
– Я хочу знать, кто ты. И я хочу знать, зачем ты сюда пришел.
Если раньше я был сам не свой, то теперь и подавно.
– Это… непростые вопросы.
Она откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди:
– Мне некуда спешить.
– Простите, но… как вы… – «Снова помолодели?» «Состарились в обратную сторону?» Я совершенно не готов закончить фразу. – Как вам это удалось?
– Что именно?
Блин! Она вынуждает меня задать прямой вопрос.
– Я видел, как вы состарились. Наверное, миллион раз смотрел на вас, но вот вы передо мной, и вам лет двадцать пять, не больше.
– Я так и думала, – качает она головой. – Так и знала, что ты извращенец.
– Я не извращенец.
– Ты смотрел видео моей матери миллион раз и уверяешь, будто это нормально?
Медленно до меня начинает доходить: зернистые отсканированные поляроидные снимки, отчетливый флер семидесятых…
– Так это была ваша мать.
– Слушай, я не очень хочу сразу… – она крутит рукой, – уходить. Поэтому задам тебе несколько вопросов, и если не получу прямых ответов, я закричу.
– Вы закричите.
– И между прочим, кричу я очень громко.
– Понял.
– Как тебя зовут?
– Ной Оукмен.
– Сколько тебе лет, Ной Оукмен?
– Шестнадцать.
– Откуда ты, Ной Оукмен?
– Зовите меня просто…
– Я спрашиваю, откуда ты, Ной Оукмен?
– Пригород Чикаго.
– А конкретно?
– Айвертон.
Ответ вроде бы озадачивает ее, но потом она продолжает:
– Рен Феникс.
Не похоже на вопрос. Вообще ни на что не похоже, поэтому я молчу.
– Рен Феникс, – повторяет она.
– Я не понимаю, что вы говорите.
– Рен. Феникс. Что это имя для тебя значит?
– Я даже не знал, что это имя.
– Отвечай прямо, Ной Оукмен.
– Это имя для меня ничего не значит.
Она явно сбита с толку, и я немного утешаюсь. До сих пор именно она управляла нашим исключительно странным разговором, и любое ее замешательство меркнет в сравнении с моей дезориентацией.
– Рен Феникс, – говорю я. – Это… ваша мать?
Снова напряженный прищур, и я уже опасаюсь, что сейчас она закричит, но она говорит: «Я сейчас вернусь», подходит к стойке, что-то заказывает и ждет у бара, пока я слегка прихожу в себя. Вернувшись, она спрашивает:
– Что делает шестнадцатилетний мальчик из Айвертона, штат Иллинойс, в Манхэттене?
– Я приехал не один.
– Поясни.
– Вместе с отцом. Мы ездили в Манхэттенский университет.
Она наклоняется над кружкой с кофе и шумно втягивает аромат, после чего до меня начинает доходить, почему ей не хотелось уходить «сразу».
– Меня зовут Эва, – говорит она, потом переводит взгляд с кофе на меня и протягивает руку в перчатке.
Я пожимаю ее, стараясь не таращиться, но сходство невероятное даже для матери и дочери. Я видел только фотографии исчезающей женщины – Рен Феникс, как я понял, – но взгляд Эвы, словно проникающий внутрь, абсолютно такой же, как у матери.
– Итак, – начинаю я, – если на видео ваша мама…
– Почему я пришла вместо нее? – продолжает Эва.
– Ага.
– Я слежу за комментариями.
Я киваю, как будто ответ имеет смысл:
– Ладно.
– Давай только без «ладно». Не надо делать вид, будто все в порядке. Ее нет. Поэтому я читаю комментарии.
– Ох. Мне очень жаль. Когда она умерла?
Эва поднимает кружку над головой и рассматривает донышко, будто пытается там что-то найти.
