Я давлюсь следующим глотком. «Ураган» начинает меня подводить.
– Кхм, благодарю. Ты тоже.
«Ты тоже?» Это что вообще было?
Появляется подруга Сары, и мы прощаемся. Я мысленно проигрываю наш разговор. «Вообще-то непростой?» О чем это я?
Зато она называла меня золотым.
Неожиданно я слышу стон. Да уж. В одной из комнат определенно занимаются сексом. Я чувствую себя лазутчиком или одним из тех чудиков, которые живут у мамы в подвале. Подвальщиком.
Стоны идут теперь волнами, и это напоминает мне разговор, который однажды состоялся у нас с Вэл. «Люди похожи на песни, – заметила она. – Мелодия то взлетает, то падает; она то плавная, то рваная; то печальная, то веселая», и я сказал: «Точно», но не сказал того, что думал на самом деле: что у меня иногда бывает все это сразу.
Я ставлю бутылку на пол в коридоре, таращусь на нее, и тут начинается: потоки слез, колоссальное напряжение, которое прорывается из ниоткуда. Мила Генри называет это «выходом из автопилота», подразумевая, что наши физические тела представляют собой конструкции, которые можно самовольно покинуть. Правда, она предостерегает от подобного шага: как только окажешься снаружи, трудно найти дорогу назад, и даже если в итоге обретаешь своего рода духовный взгляд с высоты птичьего полета, атмосфера за пределами оболочки механизма очень опасна и токсична. Вот почему так получается: я слишком остро чувствую, слишком мало ем, хочу оказаться там, где никогда не был, меня терзают все эти взлеты и падения, волны и рывки, печаль и радость; и хоть бы раз увидеть все таким, какое оно на самом деле, простое и понятное – хоть бы один-единственный разочек, – но куда там! Вечно всё в кучу, и сколько бы я ни приводил в порядок комнату, музыкальные записи, книги, сколько бы ни старался как можно точнее выразить мысль, разложить все по полочкам, в конце концов я дрейфую сквозь время и пространство в самой нелепой позе.
Так, ладно.
Теперь все уплывает куда-то под воду.
Ладно.
– Вот ты где. – Откуда ни возьмись появляется Вэл. – Что ты там наговорил Алану?
– Ничего я не наговорил.
Подойдя поближе, она спрашивает уже мягче:
– Ты как, Но?
– Все нормально.
Она замечает бутылку на полу:
– И сколько ты их выпил?
– Не знаю. Пять. Кажется.
– Ясно. Ладно, только пообещай, что больше не будешь пить.
– Больше не буду.
– И что найдешь меня, когда соберешься уходить, – добавляет Вэл. – Я не пила, поэтому могу вести машину.
– Ладно.
– И что извинишься перед Аланом, что бы ты там ему ни сказал.
– Вэл…
– Я серьезно, Ной. Я не хочу оказаться в таком мире, где вас с Аланом не связывают безнадежные романтические чувства. – Мелькает слабая улыбка, но тут же исчезает. – Слушай, – говорит Вэл, – знаю, ты вообще не хотел идти. Прости, если получилось не очень. Потерпи еще часок, и я тебе отвезу домой. Между прочим, мог бы пока и в библиотеке зависнуть.
– В библиотеке?
Она кивает:
– Ага, прямиком из «Красавицы и чудовища». Честно говоря, я поражена, что ты до сих пор там не окопался.
– Где это?
Она показывает в конец коридора, где потолок переходит в высокий арочный проем, за которым виднеется тускло освещенная комната.
– Ни в чем себе не отказывай, – говорит Вэл, направляясь в сторону туалета. – Скоро я за тобой приду.
Снова оказавшись в одиночестве, я бреду в конец коридора и заглядываю в пещеру, набитую книгами: все стены сплошь увешаны полками с книгами, старыми и новыми. А в углу, в кожаном кресле у незажженного камина – то ли пленник армии книг, то ли ее главнокомандующий, – сидит незнакомый парень и поет хорошо знакомую мне песню.
11. Ротор, беседа
– Привет.
– Блин, чувак! Ты меня напугал.
– Извини, я просто… ты как раз пел.
– А… Ну да. Мама говорит, что я пою на автопилоте, вроде как нервный тик. И что я пел?
– Space Oddity.
– Вижу, ты тоже фанат Боуи?
– Чего?
– Я про футболку.
– А, ну да. Точно. Ладно. Извини, что напугал.
– Ты ведь Ной, да? Одна треть Валаноя?
– Треть чего?
– А вы специально подружились, потому что у вас имена сочетаются?
– Не понял…
– Эй, очнись. Валерия. Алан. Ной. Валаной. Точь-в точь название лыжного курорта.
– Так а ты тоже из нашей школы или?..
– Не-а, я на индивидуальном обучении. Но я видел вас на улице. У тебя все нормально? Ты вроде как плакал?
– Значит, ты живешь по соседству?
– Ага, тут за углом, на Пидмонт-драйв. Я Ротор.
– Кто-кто?
– Ротор Лавлок.
– Ой.
– Что?
– Кажется, я недавно говорил с твоей сестрой. Сара, да?
– Да, точно.
– Круто. Если что, я без всякой задней мысли.
– Мне это и в голову не пришло. Хочешь?
– Нет, спасибо. Вообще-то, я не курю траву.
– Как скажешь.
– Ну ладно. Было приятно познакомиться.
– Слушай, а можно с тобой минутку поговорить откровенно, Ной? Ты похож на человека, с которым можно откровенно поговорить.
– Хм. Неужели?
– Последний час или около того я размышлял над происхождением слова «беседа».
– Правда?
– Когда я нервничаю, то читаю словари. Они меня успокаивают. Короче, оказавшись в этом доме среди полчищ пьяных клоунов, я принялся размышлять над словом «беседа», которое, если верить словарю, означает… Так, куда оно делось? Ага, вот: «Вербальный обмен впечатлениями, наблюдениями, мнениями или идеями»… и знаешь, что я внезапно понял?
– Нет.
– Мы тут наблюдаем монологи, совместное распитие, танцы, сплетни, шашни, тусню всех сортов, но во всем этом огромным сраном доме не встретишь ни одной беседы. Без обмена нет и беседы. И знаешь, о чем я тогда подумал?
– Нет.
– Я даже не помню, когда в последний раз вел настоящую беседу, которая соответствует определению в словаре. И я пообещал себе завязать разговор с первым же встречным, если он не полный кретин. И тут опаньки – вот он ты!
