– Вот и славно, – усмехнулся Нойгард. – Надоело в этой жестянке торчать. Снова полезем в стазис?
Лазарев кивнул, потому что не мог говорить. Перед его глазами всё расплывалось.
Вот они, эти ребята, с которыми он пролетел эти четыре световых года. Живые. Совсем живые. Только не надо пожимать им руки. Не получится.
Он окинул их взглядом, сжал в ладони звезду и сказал:
– Хотите посмотреть на море?
Все трое закивали.
– Пойдёмте в комнату отдыха. «Аврора» покажет нам море. Это очень красиво.
II
Крымская АССР, город Белый Маяк
21 сентября 1938 года
Время неизвестно
– Откуда вы здесь? – спросил Введенский Крамера, не совсем понимая, что он больше не может говорить.
– Я пришёл пожелать вам спокойной ночи, – сказал Крамер. – Уже темнеет. Вы замёрзнете лежать на этой дороге.
На дороге?
Введенский оглянулся по сторонам. Нет, какая же это дорога, он же не мог упасть прямо на дороге, он точно помнил, что дошёл до моря – и вот же оно, совсем рядом, такое нежное и прохладное, вот он лежит на мокрой гальке, и волны ласкают его лицо.
– Я… я не на дороге. Я у моря, – сказал он.
– Не вынесли вы представления, товарищ Введенский. Не вынесли. – Крамер покачал головой и криво улыбнулся уголком рта. – Всё кончилось.
– Нет-нет, я ещё искупаюсь… – прошептал Введенский.
– Вы даже говорить уже не можете. Вы просто шевелите губами.
– Могу. Я всё могу.
– Вы умираете.
– Нет.
– Вы уже умерли.
– Нет, нет-нет…
– Утром вас подберут с этой дороги и увезут в морг.
– Нет-нет, нет…
Волны были приятными и ласковыми, галька – мокрой и твёрдой, и Введенский увидел, как на горизонте просвечивает сквозь облака закатное солнце. Вот он, закат, наконец-то, такой красивый и сияющий, и если бы не эти облака, он бы сиял ещё ярче.
– Солнце с другой стороны, – сказал Крамер.
– Нет, нет… – шептал Введенский.
Ему на секунду почудилось, будто он идёт к морю, а на берегу стоит диван, обитый блестящей чёрной кожей, и на нём сидят трое в чёрных капюшонах. Они обернулись в его сторону, и он увидел, что вместо лиц у них зеркальные маски.
Море было чёрным, а песок – ослепительно-белым.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
* * *
Они вышли из леса. Хромов увидел, что к нему бегут по снегу Таня и Яна.
– Всё кончилось, – сказал Колесов, закуривая рядом сигарету. – Для вас. А мы этого найдём. Не сомневайтесь, найдём обязательно. Он где-то в лесу. Не мог уйти далеко… Даже если ранен. Не знаю уж, что вы с ним там сделали, но ваш нож в крови. По крови и найдём. Ладно, посмотрим, посмотрим… Разберёмся. Никак не думал, что в такое попаду. Никак не думал.
Таня подбежала к Хромову и крепко обняла его.
– Наконец-то, наконец-то, – горячо зашептала она. – Никуда больше тебя не отпущу, понял?
– Понял, понял, – прошептал Хромов. – Всё закончилось.
Яна стояла рядом и завороженно смотрела на Хромова, будто не узнавала его.
– Всё закончилось, – повторил Хромов. – В Крым скоро поедем. Будет отпуск, и поедем в Крым…
Он не знал, почему вспомнил про Крым, и говорил первое, что придёт в голову.
Когда он обнимал Таню и смотрел вдаль, ему вдруг на секунду почудилось, будто вокруг не снег, а ослепительно-белый песок на берегу моря. И море не синее, а чёрное, как мазут, и в небе нет солнца, луны и звёзд.
Он шёл по песку к берегу, на котором стоял диван, обитый блестящей чёрной кожей. На диване сидели трое. Они обернулись в его сторону, и тогда он понял, что вместо лиц у них – блестящие зеркальные маски.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
* * *
Когда Нойгард, Гинзберг и Крамаренко уселись на диван перед огромным экраном в комнате психологической разгрузки, Лазарев вдруг понял, что где-то это уже видел.
Но где и когда?
Ему вдруг на секунду показалось, будто он идёт по белому песку в сторону моря, а на берегу стоит чёрный кожаный диван и на нём сидят трое в чёрных капюшонах и зеркальных масках.
– Это четвёртый, – сказал один из них.
Он зажмурился, мотнул головой, и видение расплылось в воздухе, как пару часов назад растворилось наваждение с рекой, лесом и его командой, да, вот этой командой, которая сейчас сидит на диване перед экраном.
И он вдруг понял, что у него в руке.
Он посмотрел на серебристую звезду, и внутри заговорил неземной бессловесный голос – может быть, точно так же море говорило с «Авророй», – что всё это теперь навсегда с ним и что он теперь навсегда часть этого моря.
Что эта звезда – он сам.
Что это огонь, падающий с неба.
Что это они все – и он, и его звезда, и «Аврора», и корабль, и даже его мёртвая команда, и само это море, которое на самом деле осталось с ним, – огонь, падающий с неба.
Он понял, что море не отпустило его и не отпустит больше никогда.
Нойгард, Гинзберг и Крамаренко сидели на диване и бессмысленно смотрели на Лазарева, будто чего-то ждали. Он сел рядом с ними.
– «Аврора», покажи нам море, – сказал он.
И на огромном экране появилось море.
Чёрное море возле мыса Фиолент в Крыму.
Огромное, синее, шумящее волнами, сверкающее всплесками белой пены под ослепительно-синим небом.
Он посмотрел на тех троих, что сидели рядом. На их лицах отражалось синее сияние, и они глядели на море завороженно, не отрывая глаз, точь-в-точь как живые. Только они были ненастоящими, и море было ненастоящим, но оно так бурлило и пенилось, так шумело прибоем, ширилось дрожащим синим полотном на горизонте.
Лазарев крепко сжал звезду в руке, подмигнул остальным и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
Введенский потрогал рукой море. Оно казалось ледяным. Ему вдруг стало невыносимо холодно.
Крамер склонился над ним, тяжело вздохнул и погладил по взмокшим волосам. Улыбнулся, прищурился и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
Хромов поцеловал Таню в висок. Он не мог поверить, что всё кончилось. Он больше не хотел ни о чём думать. Таня плакала. Он тоже плакал.
Он погладил её по волосам и сказал:
– Всё будет хорошо. Теперь всё станет лучше.
