Странное чувство, подумалось ему, – быть единственным постояльцем огромного санатория. Впрочем, нет, не единственным, вспомнил он: водитель говорил о какой-то старушке, которая давно живёт здесь. Он так и не увидел её. Кстати, надо бы найти её и опросить – вдруг что-то видела или слышала прошлым вечером.
Хватит, хватит думать о деле. Надо отдыхать. Надо выключить мозг. Надо спать. Погрузиться в тихий и спокойный сон на новой кровати, пахнущей свежевыстиранным бельём.
Ему снился чёрный конь.
Введенский стоял на набережной возле пирса, а чёрный конь без всадника приближался к нему по берегу, размеренно цокая копытами.
Цок-цок. Цок-цок.
Конь тяжело дышал и фыркал, с губ его капала белая пена, голова с длинной гривой тряслась при каждом шаге. Он шёл прямо на Введенского, а тот не мог оторвать взгляд от него.
Его чёрные глаза блестели, и он шёл на Введенского, не сбавляя темпа, будто не замечая его. Всё ближе и ближе, ближе и ближе.
Цок-цок. Цок-цок.
Подойдя вплотную к Введенскому, конь остановился. В его чёрных глазах он увидел своё отражение.
Конь повернул голову в сторону моря. Введенский тоже посмотрел в эту сторону и вдруг увидел, что море исчезло: вместо него раскинулась огромная жёлтая степь.
Он услышал громкий приглушённый стук, настойчивый, сильный и дребезжащий. Будто что-то три раза упало. Или кто-то три раза громко постучал в дверь.
И снова.
Введенский приоткрыл глаза и понял, что это уже не сон.
За окном – густая чернота. В полной тишине слышно, как за приоткрытой форточкой звенят ночные цикады.
В дверь снова три раза постучали. Громко, сильно и настойчиво.
Сердце Введенского сильно заколотилось, перехватило дыхание. Он машинально сунул руку под подушку и нащупал рукоять ТТ.
В дверь опять постучали.
Ему стало страшно – до дрожи, до оцепенения. Он широко открыл глаза. На всякий случай ущипнул себя за руку – нет, не сон.
Он привстал, сел на кровать, нащупал ногами тапочки и снял пистолет с предохранителя.
Снова громкий стук в дверь – три раза.
Господи, подумал он, что ещё творится, что опять происходит.
Он осторожно встал с кровати – так, чтобы не скрипели пружины, – и медленно пошёл к двери, выставив перед собой руку с пистолетом.
Взялся за ручку, направил ствол в сторону двери.
Стук прекратился.
Введенский резко рванул дверь на себя и выскочил в коридор.
Перед дверью никого не было. Введенский посмотрел вправо – никого. Влево – никого. Снова вправо – коридор заканчивался окном. Снова влево – к лестнице, ведущей вниз. Никого.
Коридор был освещён тусклой голубоватой лампой.
Введенскому стало трудно дышать.
Он снова посмотрел вправо, где коридор оканчивался окном, – никого нет.
Оглянувшись влево, он увидел возле лестницы старуху в белой ночной сорочке.
– Стойте! – крикнул он и быстрым шагом направился к старухе, держа её под прицелом.
Старуха отступила назад, ахнула и перекрестилась.
– Что вы здесь делаете? – спросил Введенский, подойдя к старухе ближе и опустив пистолет.
Она была совсем старой – лет восемьдесят, может, девяносто, – низкорослой, морщинистой, с огромными ушами, седыми волосами, заплетёнными в косу, и с глубоко посаженными глазами, которых почти не было видно в голубоватом освещении коридора.
– Я… Боже… Я просто… услышала… Вот и вышла… – испуганно заговорила старуха.
– Что слышали? Это вы стучали в дверь? – спросил Введенский.
Старуха быстро покачала головой.
– Нет-нет-нет… Услышала, как стучат, вот и вышла…
– Вы кого-нибудь видели?
– Никого, Христом-Богом клянусь… Только слышала…
Вдруг лицо старухи резко изменилось. Она широко раскрыла рот, тяжело задышала, будто ей не хватало воздуха, и в ужасе выпучила глаза. Отступила назад, подняла руку и указала пальцем в сторону Введенского. Глаза её смотрели мимо.
– Там! – хрипло проговорила она.
Введенский обернулся.
Из окна коридора на него смотрел человек. Он не мог разглядеть его лица из-за блика лампы, падающего на окно, но увидел его раскрытые ладони, прижатые к стеклу.
– Стой! Стреляю! – закричал Введенский.
Человек исчез.
Введенский пустился в конец коридора, подбежал к окну, распахнул его и высунулся наружу.
Человек, спрыгнувший со второго этажа, бежал через двор санатория к забору. Он был высоким, в чёрной кожаной куртке и сапогах.
– Стой! Стреляю! – снова закричал Введенский, прицелился в бегущую фигуру и выстрелил.
Мимо.
Человек подбежал к забору, вскочил на выступ, перемахнул через ограждение и побежал в сторону набережной.
А там, в грязно-жёлтом свете фонаря – стоял чёрный конь.
Глаза Введенского остекленели. Он на секунду забыл, что надо стрелять.
Человек бежал к коню.
Введенский снова прицелился по бегущей фигуре.
На этот раз надо не промахнуться. Не промахнуться. Только не промахнуться…
Выстрелил.
Опять мимо.
Человек запрыгнул на коня, схватил поводья и кинулся резвым галопом по набережной в сторону города.
Введенский снова прицелился, но всадник уже сливался с темнотой.
Ночной гость исчез.
– Сука! – выругался он. – Сука, сука, сука!
От злости он со всей силы ударил рукоятью пистолета по подоконнику.
Облокотился на подоконник, обхватил голову руками и попытался восстановить дыхание.
– Сука, сука, сука, – повторял он, раскачиваясь из стороны в сторону и неровно дыша сквозь крепко сжатые зубы.
Наконец он выдохнул и отошёл от окна.
Старуха всё так же стояла столбом возле лестницы, смотрела на него перепуганными глазами и держалась за сердце.
– Всё хорошо… – сказал он ей, идя по коридору. – Не волнуйтесь. Всё будет в порядке…
Проходя мимо своей комнаты, он посмотрел на дверь и замер на месте.
На двери, прямо под табличкой с номером, он увидел неровную размашистую надпись в две строки чёрным химическим карандашом.
III
Санкт-Петербург
30 декабря 2017 года
