– И что? – удивилась Зина. – Беременность повлияла на твой мозг. Понятно, что это два разных человека, а не один и тот же…
– И все. Подрастешь, поймешь. Он тебя расколдовал, как спящую красавицу, спасибо ему, и до свидания…А я сейчас буду спать.
У Ильи была зависимость от Асиной беременности, а у Зины – от самой Аси. Иногда от всего этого что-то так сильно крутило и душило в груди, что утишить это могла только Ася, одним своим видом или тягучим «приве-ет».
– Илье я уже рассказала, – сказала Зина, но Ася уже спала. Беременная, она была такая особенная, уютная, как будто нарисованный ребенком палка-палкаогуречик, получился человечек.
Зина рассказала Илье, потому что она тогда очень сильно его любила, как никогда до… и никогда после. Это были лучшие, самые нежные отношения за все время их бедного брака – настоящая любовь, свободная от обязательного секса.
Зина.
P. S.
Ася, ты помнишь, где Очаковская улица?
Очаковская, у Таврического сада, я до сих пор обхожу стороной это место.
Здравствуй, Ася.
Илья с Зиной забрали Асю из роддома одну, без ребенка. Девочку, родившуюся в 7 месяцев, 28 недель, 1630 граммов, Асе в роддоме даже не показали, – сказали «не положено». Почему не положено?.. Неужели советская медицина – а тогда еще была советская медицина – так изуверски странно заботилась о женщинах, не допуская их привыкнуть к ребенку, который может не выжить?
Через два дня после родов ребенка увезли на Очаковскую, в специальную больницу. Девочка не могла сама сосать, у нее еще не было сосательного рефлекса, она была маленькая и мерзла. На Очаковской она лежала в кювезе, и кормили ее через зонд. А сама Ася получилась совершенно бесполезная, – кормить не надо, ничего не надо, лежала дома, плакала, ни с кем не разговаривала. Ей пришел контракт от парижского галерейщика – Асю приглашали работать в музее современного искусства, но она, кажется, даже не поняла, о чем речь, – какой контракт, какой музей, какой Париж… ее и саму нужно было теплее укутывать и кормить через зонд, такая она была потухшая, безжизненная.
Зина сидела рядом, а Илья бегал по городу в поисках каких-то особенных врачей, колдунов, бабок, – находил, привозил в больницу, но их не пускали дальше приемного покоя. Илью и самого скоро перестали пускать даже в приемный покой, говорили: «А-а, этот сумасшедший папаша…»
Через месяц Зина с Ильей отвезли Асю в аэропорт, – паспорт у Аси был, французскую визу благодаря связям Ильи с французскими журналистами удалось сделать за несколько дней. У девочки появился сосательный рефлекс – через три недели после рождения, и можно было приходить кормить, но у Аси не оказалось молока. Молока не было, а контракт с музеем современного искусства был. Вот они и решили все вместе – Асе надо ехать, депрессия в Париже пройдет – от Парижа и от работы, а Зина с Ильей в Ленинграде будут заниматься ребенком.
– Всего на месяц!.. Музей современного искусства – это твой шанс! – уговаривал Илья. – Ты через месяц приедешь, а девочка уже толстая и орет: «Дай колбасу!»…
…На Очаковской была четкая и удивительно бездушная система. Кормящим мамам было разрешено приходить к детям кормить своего ребенка и других детей, у чьих матерей, как у Аси, не было молока. Некормящим мамам попасть на отделение и хоть одним глазком увидеть своего ребенка было невозможно, ни за какие деньги. Это уже было начало 90-х, и за деньги можно было все, все! А вот проникнуть на отделение недоношенных нельзя, как пересечь государственную границу.
Мамы второго сорта должны были звонить или приходить в приемный покой, где на подоконнике лежал список детей. Напротив каждого ребенка стояла цифра – +10 или + 20 – сколько граммов в сутки прибавил ребенок.
Можно было звонить, но Зина каждый день приходила. Она считала, что ее долг по отношению к Асе – делать все, что делала бы сама Ася, а Ася бы, конечно, приходила. Да и размытые чернильные цифры на листочке казались правдивее, чем впопыхах сказанные по телефону.
Однажды – прошла неделя после Асиного отъезда – Зина была с утра в мастерской на Графском, потом в университете, и в больницу пришел Илья. Увидел на листке напротив Асиной девочки «-20». Минус, а не плюс. В панике бросился к врачу – что, почему?! Врач сказала: «Ну что вы так волнуетесь, папаша, у вас недоносок как недоносок…»
– А может быть, искусственное питание? – робко спросил Илья. – Какое самое лучшее?.. Я могу самое лучшее…
– О чем вы, папаша? У вашего ребенка дважды была асфиксия, а вы – питание… Ну, недокормили сегодня, завтра докормят…
Завтра докормят?.. Илья завизжал, задрожал губами, задохнулся от ужаса. И совершил чудо – собрался, включил свое обаяние и соблазнил врача.
Илья соблазнил врача – не сексуально, конечно, а морально. Что-то без разбора обещал, то ли снять в кино, то ли показать по телевизору, то ли устроить журналистскую акцию и собрать деньги на новое оборудование, то ли жениться…
В шесть утра следующего дня Илья стоял в приемном покое. По команде медсестры «мамочки, за мной» кормящие мамы строем, как пионерский отряд, отправились на отделение недоношенных, и Илья с ними, в белом халате и шапочке.
Каждый день с шести утра до шести вечера Илья был на отделении рабом – помогал медсестрам, мыл рожки, мыл полы в палатах. И лично следил, чтобы его ребенка докармливали.
Так продолжалось месяц, а через месяц девочку выписали – два четыреста, и Илья принес ее домой уже похожую на ребенка.
Знакомые удивлялись, почему такое странное домашнее имя – Мася, сю-сю-сю. А как же ее было называть, Маленькая Ася? Илья называл ее Мася, Масечка.
Зина.
Зина!
Я понимаю, что ты для меня сделала, я понимаю, что я не приехала через месяц, и через два, и… прошел целый год!
Но и ты пойми! Пожалуйста! Ты никогда не была в чужой стране одна. Ты никогда не была вообще одна. Каждый вечер думаешь – нужно возвращаться в Ленинград, а каждое утро – нужно дописать эту картину, иначе все зря. А потом – нужно дописать эту картину, иначе не продлят контракт. И каждый вечер думаешь это разное «нужно, нужно, нужно». Или просто думаешь – кажется, все было зря. Вот так живешь каждый день… И Париж – это далеко, понимаешь?
Ленинград – это далеко, понимаешь?
Ася.
Здравствуй, Ася!
Пока Мася была в роддоме, Зина не думала о ней иначе чем «Асин ребенок». Зина довольно сильно злилась на всю эту ситуацию, считала – ну, хорошо, мы помогли Асе, но любая помощь имеет разумные пределы. Она собиралась нанять няню на время, пока Аси нет.
Но няня не потребовалась. Зина с Ильей принесли Масю домой, и получилось, будто у них родился ребенок.
Когда Зина развернула ребенка, увидела эти крошечные кулачки… От нежности к младенцу у нее случился гормональный сдвиг. Зина вела себя так, как будто она только что родила, она даже поправилась, как после родов. И все остальное было – слезы, неуравновешенность, ночные страхи. Вскакивала в ужасе, дышит ли ребенок, плакала, если Мася вдруг съела меньше нормы. Илья принес весы, и после каждого кормления Зина ее взвешивала, – рационального объяснения этому не было, так как по меркам на рожке было понятно, сколько съел ребенок, но Зина все равно взвешивала.
