Король задал мне еще немало вопросов, выведывая подробности о четырех флотах, деливших между собой побережье от Барселоны до Генуи. Он долго расспрашивал меня о портах Лангедока. Я рассказал ему о Монпелье и не имеющем будущего, по моему мнению, канале, протянувшемся до Лата. Он с любопытством выслушал славную историю Эг-Морт. Но когда я стал описывать, как обмелело море у порта, он сменил тему, как будто воспоминание об этом вековом сооружении и, возможно, память о Людовике Святом навевало на него грусть.
Уже не в первый раз я чувствовал в нем этот глубинный страх времени. Человека, переносившего лишения, неудачи, предательства, охватывал панический страх при мысли о смерти. Оглядываясь назад, я вижу в этом определенную связь. Сила этого человека заключалась в том, чтобы ждать, связывая свои надежды с грядущими переменами. Но с тех пор как он осознал, что смертен, время сделалось его противником. Лишенный такого союзника, он оказывался уязвимым, и то, что он считал преходящим, становилось для него невыносимым, если у него не было времени избавиться от этого.
Была уже глубокая ночь, когда он завел речь о Востоке. Служанка, которая принесла вино, не уходила. Я плохо различал ее во тьме, но мне показалось, что она стоит рядом с королем, а он, продолжая разговор, поглаживает ее бедро.
– На Востоке, – сказал я, – их тоже четверо. Они враждует двое надвое…
– Объяснитесь.
– Все очень просто. Общеизвестно, что на Святой земле христианство противостоит магометанам.
– Именно это значение обычно придают Крестовым походам: разве вы не разделяете это мнение?
– Разделяю. Но, говоря так, мы пренебрегаем другим противником, не менее сильным.
– Каким?
– Тем, который противостоит двум группам внутри каждого лагеря.
– Магометане раздроблены?
– Еще как. Худшие враги султана Египта, правящего на землях вплоть до Дамаска и в Палестине, – это турки, обосновавшиеся в Малой Азии.
– То есть мы могли бы натравить одних на других?
– Именно так. Купцов, приезжающих из Европы, хорошо принимают в Каире.
– Разве не говорят, что христиане, которые еще остались в Святой земле, терпят всяческие притеснения?
– Арабы относятся к ним с недоверием, это точно. Но нужно сказать, хотя это их не оправдывает, что сторонники Крестовых походов не отступились, взять хотя бы вашего кузена герцога Бургундского. И они по-прежнему не понимают, кто их враг. Им нравятся турки, и они хотят, чтобы арабы заняли Иерусалим. Хотя именно турки мешают паломникам добираться до Палестины, и именно они проникают в Европу и идут дальше, на Балканы.
– А христианские королевства тоже раздроблены?
– Конечно. Все, кто будет говорить вам о христианстве и о его борьбе с последователями Магомета, думают о Византии, которую обступили турецкие войска.
– А это не так?
– Нет. Однако такая пропаганда на руку помощнику басилевса
[20], который любит называть себя последним оплотом против Ислама. Но правда в том, что он боролся с другими христианами ничуть не меньше.
– И кто тогда осмелится напасть на него?
– Наши друзья-латиняне: Генуя, Венеция, а также Каталония, которая если и не вступит в борьбу, то во всяком случае окажет помощь своими морскими судами.
Луна еще не взошла, а наши глаза уже привыкли к темноте. Я различал силуэт служанки, стоявшей позади короля. Он направлял ее руки, и она массировала ему плечи. Многие из его любовниц признавались мне, что ему были необходимы подобные манипуляции. Казалось, это единственное, что могло избавить его от ужасного напряжения, которое сковывало все его мышцы. Я понял, что действия служанки вовсе не отвлекали короля от моих речей, а, наоборот, позволяли сбросить груз терзавшей его боли, давая возможность слушать меня с наибольшим вниманием.
– Если Константинополю на суше угрожают турки, – продолжал я, – то на островах Византии угрожают постоянные нападки со стороны латинян.
Король подробно расспросил меня о торговом и территориальном соперничестве между Константинополем и итальянскими городами. Его вопросы были такими точными, а иногда столь анекдотичными, что у меня опять возникло ощущение, будто он со мной играет. Моя уверенность в этом вопросе представляла для него вызов, и он, несомненно, пытался поставить меня в трудное положение. Ему это удалось, и несколько раз мне пришлось признать, что я не знаю ответов на его вопросы. Тогда у него вырывался радостный смешок. После очередного моего прокола он поднялся, поблагодарил служанку, погладив ее по щеке, и отправился спать.
В течение нашего двухнедельного путешествия он продолжал задавать мне вопросы. В Монпелье он попросил, чтобы ему показали галеру. Он даже поднялся на борт, чтобы проверить груз. Город устроил ему королевский прием, но он сокращал церемонии, высвобождая таким образом время, чтобы посмотреть торговые предприятия, побеседовать с хозяевами кораблей, купцами и даже гребцами на галерах, которых он расспрашивал о работе. Тогда еще это были свободные люди, даже если они, как вы догадываетесь, не принадлежали к лучшим представителям рода человеческого. Зачастую они нанимались на работу в попытке избежать тюремного наказания, если не чего-то худшего, и правосудие им это прощало, лишь бы они не покидали своих скамей и не бросали весел на протяжении нескольких морских рейсов.
Я вернулся из этой поездки с ощущением, что мне удалось сблизиться с королем. Но таков уж он был: чем ближе удавалось к нему подойти, тем сильнее росло непонимание. В глазах окружающих я, очевидно, вошел в тот узкий круг приближенных, куда все мечтали попасть. Мне же стало ясно, что я проник на опасную территорию, как человек, который, пытаясь раскрыть тайну, заходит так глубоко в туннель, что путь назад ему отрезан, и он остается один на один с опасностями, тем более грозными, что они непредсказуемы. Кроме того, я сомневался, что благодаря этому сближению он лучше понял мое мнение. В частности, вспомнив разговор о ситуации на Средиземном море и Востоке, я пришел к заключению, что король развлекался, побуждая меня говорить. Он продолжал задавать вопросы, пока не загнал меня в тупик, а затем оставил эту тему.
* * *
Я принял участие в первом Совете после нашего возвращения, не зная, какие вопросы поставит король. Удивлению моему не было предела, когда он перечислил именно те меры, которые мы обсуждали во время наших разговоров. Карл обрисовал точную ситуацию, связанную с Италией, и эта тема удивила всех присутствовавших: они давно уже привыкли, что речь идет в основном об Англии и изредка о Фландрии и Испании. Он также изложил политический курс, которому собирался методично следовать в течение ближайших нескольких лет, курс, который отчасти предстояло обеспечивать мне. Говоря о магометанах, он утверждал, что мы должны высоко ценить хорошее отношение к нам султана. Упоминание об этом явилось следствием разговоров с купцами из Монпелье, которые встретились в Каире с арабским повелителем. Члены Совета никак не отреагировали на эти заявления. В конце концов, запрет на торговлю с маврами, объявленный папами, допускал исключения, и именно Лангедок обладал правом вести с ними торговлю с определенными ограничениями. Однако мысль о том, что король Франции может поддерживать теплые, дружеские отношения с неверными, оккупировавшими Святую землю, глубоко шокировала слушателей. Король добавил, что поручил мне построить и вооружить за счет Казначейства французские галеры, которые будут ходить по морю. А еще он приказал известить судебные органы, что отныне они должны обеспечить приток нужного количества гребцов. Теперь недостаточно, чтобы вина снималась с осужденных только потому, что они решили подняться на корабль. Судьи должны внести работу на галерах в список наказаний, к которым можно приговаривать преступников, и широко применять эту меру.
