– А он, чего хочет он?
– Править.
– Но он так слаб и нерешителен.
– Не судите опрометчиво! Быть может, он и слаб, и то с этим можно поспорить. Но он не ведает колебаний. Это человек железной воли. Он способен преодолеть любые препятствия.
Мануэлито подтвердил мне то, что подсказывала моя интуиция. В итоге он посоветовал не доверять никому. Не знаю, может, у этого чертенка были свои осведомители и он что-то знал… Он намекал на знатных господ, которые то и дело обращались ко мне с различными ходатайствами, и предостерег от попытки помогать им.
– Все, что усиливает их, ослабляет короля. Если им нынче столько всего потребовалось, значит они готовятся напасть на него.
Я все прекрасно понимал и спокойно ответил, что не иду на сделки с совестью. Он молча кивнул.
Ночью в назначенный час я отправился в Лувр через Новый мост. Миновав ров, я подошел к двери, указанной Мануэлито. Страж впустил меня внутрь, ни о чем не спросив. Мне не пришлось долго кружить по дворцу. Король ждал меня в помещении неподалеку от входа. Это была смежная с караульной комнатка, обогреваемая задней стороной большого камина, в котором пылал огонь. Мебели никакой не было, поэтому король стоял. Он сжал мне руки. Карл был моего роста, но казался ниже; было заметно, что его кривые ноги чуть согнуты в коленях.
– Кёр, я уезжаю. Вы должны остаться здесь.
– Как вам будет угодно, ваше величество. Но…
Он поднял руку:
– Я знаю, знаю. Это ненадолго. Ждите. Будьте терпеливы. Мне не больше вашего нравится этот разворот событий. Получилось так, что в данный момент мне нужно спешно реагировать. И мне потребуется много денег. Я не должен зависеть от них.
По интонации, с которой он произнес последнее слово, было ясно: он знает, что мне известно насчет принцев крови. Мануэлито мог открыть мне это лишь по его приказу.
– Вам досталась грязная работа, я понимаю. Позднее, когда речь пойдет о королевстве, если Господь дарует мне силы, я буду действовать иначе: у нас будет крепкая и стабильная монета. В настоящий момент мне нужно вытянуть из этого города, который я ненавижу и который платит мне тем же, все, что возможно, – чтобы выжить. Продолжайте. Не поддавайтесь ни на какие угрозы. В свой день и час вам сообщат. Ступайте, мой друг.
Он опять сжал мои руки. Мне показалось, что у него навернулись слезы на глаза. Что бы там ни говорил Мануэлито, в ту пору я был уверен в слабости Карла. Она будоражила сильнее, чем его воля, а шут говорил, что она у него железная. Я отдал бы все, чтобы у него были средства выстоять и победить. И я согласился остаться в Париже, а он его покидал.
* * *
Король и его свита выехали на следующей неделе. В Париже остался небольшой гарнизон. Но было ясно, что в отсутствие государя и его войска те, кто представляет короля в столице, подвергаются большой опасности. В этом городе, с его бунтами, вспышками народной ярости, заговорами, спокойствие всегда было непрочным и обманчивым. Пост, занимаемый мною, у некоторых возбуждал зависть, а у народа в целом – всеобщую ненависть. Ведь именно ко мне ежедневно свозили дань, которую взимали с города именем короля. Мне пришлось усилить охрану мастерской и организовать усиленный вооруженный конвой для сундуков, наполненных монетами, которые я отправлял королю туда, где он в данный момент находился. Как-то глубокой ночью нам пришлось отражать нападение, но мы так и не узнали, чьих это рук дело. Я не держал зла – принимая во внимание, сколько вокруг мастерской стояло опустевших, заколоченных домов. Я взял в услужение старуху – двоюродную сестру Роха. Двум псам, которых держали во дворе, давали пробовать приготовленную для меня пищу, которая могла быть отравлена.
Ситуация складывалась болезненная. На все эти размышления наводил внезапный приезд Жана де Вилажа. Между двумя поездками он завернул в Париж, чтобы сообщить мне новости о нашем предприятии. Оно процветало. Жан завел посредников или просто корреспондентов в пятнадцати городах. Ему удалось наладить доставку сукна, золотых и серебряных изделий, кож и множества других товаров по всему королевству, вплоть до Англии и городов Ганзейского союза. Гильом снарядил отправку второй партии товаров на Восток, а в скором времени ждал возвращения первого судна. Это приносило существенную прибыль. Посредники, после того как с ними расплатились, снова вкладывали средства в дело. Жан загорел, снуя верхом, под открытым небом между городами. Я видел, что его возбуждают приключения, риск, успех. Несмотря на дорожные неурядицы, он пока что лишился только одного груза, да и то со своими наемниками он бросился на поиски воров и отнял у них добычу, возместив украденное. Перед его отъездом я, чтобы повысить нашу покупательную способность, вручил ему все, что смог изъять из доходов от чеканки монет. Он оставил меня в подавленном настроении. Мне казалось, что я свалял дурака. Приближаясь к королю, я рассчитывал заручиться его высочайшим покровительством и поднять наше предприятие на уровень своих честолюбивых устремлений. Вместо этого он оказал мне половинчатую милость, которая была временной и недалеко уводила меня от привычных дел.
В то время как мои компаньоны наслаждались ветром странствий и морскими брызгами, я, запертый в больном городе, переплавлял ложки и делил пищу с псами.
Я был разлучен с семьей. Масэ писала мне. Она была поглощена детьми и в письмах сообщала новости о них. Я велел, чтобы она не скупилась на расходы. Так начал складываться неравный обмен, губительный для нашего брака: я платил за свое отсутствие, за жизнь вдали от дома цену, которая казалась мне достаточно высокой, чтобы искупить мою вину. Так материальное стало понемногу вытеснять само чувство. Но если в количественном отношении это еще поддавалось сравнению, то в качественном – мой вклад был ничтожен. В ту пору я все же отдавал себе в этом отчет и чувствовал себя виноватым. Но по мере того как мою жизнь наполняли новые связи, пусть несовершенные, отсутствие семьи все меньше тяготило меня.
Я уже говорил, что мне не раз представлялся случай изменить Масэ, да и желание к тому было. Но все как-то не складывалось до того самого дня, когда ко мне явилась Кристина.
В мастерскую она завернула случайно, по крайней мере, так следовало из ее слов. История ее была поразительной. Она была родом из прекрасной семьи, росла в холе и вдруг, после эпидемии ветряной оспы, несколько лет назад прокатившейся по городу, осталась сиротой. С отчаяния девушка приняла предложение руки и сердца от одного дальнего родственника, хоть он ей и не нравился. Упомянув об этом, она очаровательно потупилась и залилась румянцем. Заявить, что она могла бы избрать кого-то другого, было равносильно тому, чтобы признать, что у нее есть желания, но сестры убедили ее, что это дурно…
Супруги поселились рядом с Монетным двором, на соседней улице. Увы, ее муж был прочно связан с англичанами и покинул город вместе с ними, пообещав посылать ей деньги. Он просил ее не уезжать из Парижа и присматривать за имуществом. Однако вскоре она поняла, что он солгал. Набежали те, кому он задолжал, а она не могла с ними расплатиться. И дом и имущество должны были вот-вот отобрать. Она говорила об этом с большим достоинством, правда, сегодня я назвал бы это прекрасной имитацией. На вид ей было лет двадцать. Когда эта прелестная скромница, преодолев стыдливость, поднимала глаза, встречаясь со мной взглядом, в них вспыхивал огонь. Я был так польщен, что уверовал в наше взаимное чувство.
