Логвар приходит туда так внезапно, что Мьёль не сразу замечает его присутствие. Еще бы, ведь он никогда не появлялся здесь, а в последнее время вообще игнорирует наше присутствие.
Я беру Мьёль за шиворот и быстро, пока она не начала сопротивляться, швыряю в пропасть своей черной души. Я знаю, что брат пришел, чтобы поговорить: его хмурое лицо и злой взгляд выражают нетерпение.
Злость вскипает во мне и мгновенно выстреливает к самому горлу. Сглатываю, пытаясь держать себя в руках, и дарю брату самый холодный взгляд, на который только способна. Что теперь ты желаешь говорить?
— Мьёль… — говорит Логвар, разглядывая меня с ног до головы.
И когда его взгляд опускается на мои обкусанные до крови ногти, что сейчас покоятся на коленях, в глазах цвета шторма не остается и капли злости. Теперь брат растерян, обескуражен. Как будто разговоры о том, что в спальне младшей принцессы каждую ночь происходит что-то ужасное, ни разу не оскверняли его слух.
— Чего тебе? — безразлично осведомляюсь я. Хвала Богам, что во мне осталось безразличие «другой Мьёль», и я могу сколько угодно его черпать. — Потерял что-то?
— Хотел… повидать тебя, — говорит он все еще не в силах оторвать взгляд от моих изувеченных пальцев.
Я поднимаюсь на ноги, стряхиваю снег с колен и плотнее заворачиваюсь в шаль. Лишь после этого Логвар моргает и становится прежним собой.
— Ну и как тебе роль жены этого хряка с арбузным хвостом вместо члена? — спрашивает он с заметной колючей иронией.
Что? Я едва не захлебываюсь от желания исполосовать его лицо своими обкусанными до крови ногтями. Это была бы та еще пытка для нас обоих, но именно этого я страстно желаю: крови и боли. Чтобы отрезветь, проснуться ото сна, в который меня то и дело окунает его рассерженный взгляд.
— Странно, что ты решил спросить об этом только теперь, ведь даже не счел нужным прийти на брачное торжество.
— Думаешь, я этого не хотел?!
Брат в два шага оказывается около меня и, чтобы не дать себе волю, закладывает руки за спину. А я провоцирую, подаюсь вперед, почти горю от желания насладиться болью, которую он может мне подарить. Болью, которая сотрет воспоминания об издевательствах Артура. Мы смотрим друг на друга, тяжело дышим и пар из наших ртов сбивается в сизые облачка, рисуя причудливые образы двух сплетенных страстью обнаженных тел. Боги, помогите мне, но я безумно, еще сильнее, чем прежде, нуждаюсь в нем. Возможно потому, что теперь знаю, какого вкуса его поцелуй. И потому что у меня нет ничего, кроме одного единственного касания наших губ в ту ночь, когда я решила ему открыться.
— Хочешь знать, почему я не пришел полюбоваться на тебя в брачном убранстве? Почему не принес щедрые дары? — Логвар хватает меня за локоть, сжимает так сильно, что кожа горит, словно в раскаленных тисках. Я лишь всхлипываю, закусываю губу, чувствуя, что возбуждение поднимает вверх от живота, щекочет соски под одеждой. — Хочешь знать, почему не пил за здоровое будущее потомство?!
— Скажи мне, — шепчу я, расплавляясь до состояния тени, добровольно попавшейся в ловушку его крепких рук.
— Потому что ты обманула меня, — зло, глядя на мои губы, бросает он.
В его взгляде столько ненависти и боли, что мне малодушно хочется сбежать. Но лишь на мгновение, а потом слабость проходит, и я превращаюсь в тоненькую струйку дыма, которая желает лишь одного — окутать его, окружить собою всего без остатка. Ведь я глубине его штормового взгляда я нахожу то, что считала умершим.
— Я ждала тебя, — снова растворяясь в нем, шепчу я. — Каждый час каждого дня. Просила богов, чтобы даровали тебе победу.
— И поэтому вышла замуж?!
— Что?
Он отталкивает меня, бросает, словно нитку с рукава и щедро хлещет презрением.
— Зачем, Мьёль? Зачем ты продала свое тело этому жирному уроду?
— Ради твоей победы, — бормочу я.
Мне плохо. Мир шатается, кувыркается, опрокидывается, и я в нем — всего лишь оглушенная рыба, которую выбросило на берег. Что он такое говорит? Зачем убивает то немногое, что еще живо?
— Когда мать написала мне, что ты собираешься замуж, я не поверил. Но она писала и писала, а писем от тебя больше не было.
— Но я писала. Каждый день. А ты…
Мать.
Слово начинает пульсировать у меня в мозгу, и с каждым толчком реальность становится все более понятной. И ясной, как погожий день. Она не могла смириться с нашей любовью, и просто разрушить меня до основания ей было мало. Наверняка Белая королева знала, за какого монстра отдает меня замуж. Мстила мне за то, что испачкала своей грязной любовью ее единственное сокровище?
— И ты поверил ей, — говорю я, с трудом узнавая собственный голос. Слова стынут на ветру, превращаются в невидимые бусины, которые я нанизываю на свое траурное ожерелье. — Ты поверил ей, а не мне.
— Но ты стала его женой! — Логвар хватает меня за руку, тянет к себе и изо всех сил впивается зубами мне в шею. Я кричу от боли, он стонет от наслаждения. — Ненавижу тебя! Ненавижу!
Он звереет, сходит с ума и отчаянно рвет ворот платья у меня на груди.
Смотрит.
Отступает в сторону и снова впивается взглядом в уродливый ожог. «Другая Мьёль» рыдает от стыда, умоляет прикрыться, но я глушу ее голос. Пусть видит, на что я пошла, ради мечей и лошадей для его армии. На что я согласилась, лишь бы вернуть его домой живым. Хоть теперь это не имеет значения.
— Это цена твоей победы, — я прикладываю ладонь к свежей ране, морщусь от боли и трезвею. Нужно мыслить ясно, пока еще мы не разрушили друг друга окончательно. — Не слишком велика, если разобраться. Но ведь тебе уже все равно.
Я хочу сказать еще так много. Сотни слов, что собирала по ночам лишь для него одного. Они ютятся в моей душе, словно настороженные птицы, которые только и ждут, когда же откроют дверь их клетки. Но вместо этого я насаживаю их на острые спицы красными грудками, словно праздничные гирлянды.
Он должен был поверить мне, как я верила ему.
— Уходи, — стыну я.
Замерзаю и наслаждаюсь тем, как каждая косточка в моем теле становится стержнем векового льда, который не сломать и не растопить. Руки коченеют, но эта стужа во мне так приятна. Она — словно ласковая рука матери, которой у меня никогда не было. Гладит по голове и приговаривает: «Мы сами по себе, Мьёль, и нам никто не нужен».
— Уходи — и я пощажу тебя, — говорим мы с голосом.
— Пощадишь? — не понимает Логвар.
Он все еще заворожен видом моего уродства, и я раздраженно тяну разорванный ворот вверх, заворачиваюсь в шаль до самого носа. Посмеиваюсь в мягкий ворс — и даже не удивляюсь, когда он покрывается инеем от моего дыхания.
— Она сказала, что сожжет меня за любовь к тебе, — говорю я и вдруг понимаю, что это больше не трогает моего обледеневшего сердца. — Но лед… Лед нельзя сжечь.
