— Я наполовину еврейка, — гордо сообщает Женьке Даша.
— Твой Мумзель — гомологично. Моя мама тоже наполовину еврейка, как и ты.
Даша удивленно изучает Женькино лицо с идеально прямым носом и светлыми глазами и неуверенно шутит:
— Да, теперь я вижу, у тебя совершенно… семитские зубы.
— Я — еврей, настоящий еврей по матери! Дашка, мы тихонечко гордимся еврейской кровью про себя, а записаны русскими. Я часто думаю, что это нечестно.
— Разумный компромисс, — пожимает плечами Даша. — Тебе легко рассуждать, ты на еврея не похож и тебя жидовкой не дразнили.
— Мумз, странно было бы назвать меня жидовкой, я, по-моему, мальчик!
— Не важно, бьют не по паспорту, а по морде, поэтому я истинный еврей, а ты русский.
Поздним ноябрьским вечером звонит Марина.
— Дашка, пойдем погуляем, я звоню из автомата напротив, — напряженным голосом зовет она.
— Уже почти одиннадцать, и дождь проливной… Приходи лучше ночевать, — предлагает Даша.
— Быстро выходи! — командует Марина, и через минуту девочки уже жмутся друг к другу в подворотне, боясь высунуться под дождь на Садовую.
Марина рассказывает, держа сигарету дрожащей рукой.
Юля, работая в Институте акушерства и гинекологии Отта, вынимает из теток, приходящих к ней на прием, только дефицитные вещи и связи, а по-настоящему на жизнь себе и Марине зарабатывает абортами. Аборты делают обычно под местной анестезией, это почти по живому. У Юли есть свой анестезиолог. Наркоз хороший, приятный. Женщина посмотрела сон, проснулась с ледяной грелкой на животе в чистой палате не на двадцать человек, а на пять… Что плохого делает Юля? Поток желающих сделать аборт под общим наркозом никогда не иссякает. Такая услуга стоит пятьдесят рублей, треть Юлиной официальной зарплаты.
— Конечно, — кивает Даша, — она не делает ничего плохого.
Произошла ужасная неприятность. У одной женщины после аборта случился сепсис. Юля не виновата, что она умерла, а теперь родственники хотят подать в суд.
— А что говорит Юля? — спрашивает Даша, уверенная, что она в состоянии справиться с любыми родственниками.
— Юля считает, что в суде доказать ничего невозможно, к тому же главный врач не допустит такого скандала, это же пятно на весь институт!
— Тогда все не так страшно, правда? Слушай, Маринка, а сколько лет было этой женщине… ну, которая умерла?
— Двадцать, но дело не в этом! — отмахивается Марина. — Юля говорит, что мы будем голодать. Из клиники ей придется уйти, это уже точно, а в женской консультации работать невыгодно… Она сказала, что на кусок хлеба она всегда заработает, а вот котлету уже не положишь!
Даша ни разу не видела Марину плачущей. Жалко ее. И Юлю жалко.
Дома Даша рассказывает Папе о Юлиных неприятностях, но Папа почему-то Юлю не жалеет, а только брезгливо кривит губы: «Твоя Юля…»
— Что же, по-твоему, всем этим женщинам лучше делать операции без наркоза?! — скандально повышает голос Даша.
— Конечно, с наркозом лучше, чем без, кто спорит… Противно, все это противно, неужели ты не понимаешь, Даша!
Но Даша не собирается понимать, и тогда Папа говорит:
— У твоей тетки Берты тоже только что были неприятности на работе.
Берта недавно получила звание заслуженного врача, какие у нее могут быть неприятности? Даша немедленно обижается:
— Вы мне не говорили! Никогда ничего не рассказываете, все скрываете, будто я еще лежу в пеленках и пускаю пузыри!
Одной из пациенток, которую Берта много лет лечила от бесплодия, удалось наконец забеременеть и родить. К сожалению, ребенок оказался нежизнеспособным и умер на второй день. Одновременно в отделении находилась пятнадцатилетняя девчонка, привезенная матерью, Бертиной институтской подругой, из дальнего уральского городка, чтобы родить вдали от дома и оставить ребенка в роддоме. У потерявшей ребенка бедняги шансов родить еще раз никаких, а усыновить ребенка так, чтобы он никогда не узнал об усыновлении, в их маленьком городке невозможно… Берта пожалела несчастную сорокалетнюю тетку, решилась и перевесила новорожденному номерок безо всяких оформлений. Просто отдала ребенка, понимаешь?
— Молодец! — восхищенно сказала Даша.
— Допустим, хотя я не уверен, что человек вправе брать на себя такую ответственность. Соблюдая человеческие законы, мы находимся ближе всего к соответствию нравственным правилам, хотя людям, даже умным, часто кажется иначе. Ну хорошо, а если бы она взяла за это деньги? Ты совсем иначе оценишь этот поступок, хотя Бертины мотивы остались бы прежними…
— А почему ты сказал, что у нее были неприятности?
— За всем этим последовала анонимка, комиссия и оргвыводы. От исключения из партии и снятия с работы Берту спасло только недавно полученное звание. Ну ладно, твою тетку по-человечески осудить трудно, но мотив Юлиных действий — только деньги, так что не надо путать Божий дар с яичницей и считать ее благодетелем человечества.
Даша почему-то вспомнила, как Юля как-то пришла с работы и, не стесняясь ее, легла на финский бархатный диван прямо в сапогах. Диван она купила только на прошлой неделе и нервно подергивала головой, когда девчонки на него садились. А тут сама улеглась прямо в сапогах, устала очень. Ноги подогнула под себя и лежит тихонечко, а с сапог на зеленый бархат грязь стекает.
— Мне все равно Юлю жалко! — Даша упрямо качает головой.
Папа гладит Дашу по голове и неожиданно ласково заканчивает разговор:
— Умница, Даша, правильно! Своих надо жалеть! Все, мне пора работать!
Первый курс проходил в бесконечном угаре вечеринок, десятках встреч, вихре моментально возникающих дружб и знакомств. Новые знакомые вечером казались замечательно остроумными, а на следующий день становилось очевидно, что ни с кем из них не встретишься больше никогда. Даша с Алкой ходили в Маринины компании, Марина с Алкой — в Дашины… У Алки завелись в институте подружки, у подружек были свои друзья и подружки… Получалось, что девочки бесконечно кочевали по каким-то вечеринкам.
Марина всегда веселилась и дружила со всеми гостями одновременно, Алка сидела тихонечко и всем улыбалась, а Даша присматривалась, изучала. У девчонок на троих было два любимых свитера, один зеленый, тонкой шерсти, а другой полосатый, полоска белая, полоска желтая. Оба формально принадлежали Даше, а носили их втроем, причем сама Даша пользовалась ими безо всяких льгот. Иногда менялись прямо в гостях. Алка подходила к ней и говорила: «Нечестно, ты зеленый свитер уже два раза надевала, отдавай!» Тогда они шли в ванную и, помогая друг другу, быстро переодевались.
Марина отлично училась на своем филфаке, Алка сдала зимнюю сессию на четверки, а Даша все еще толком не поняла, что учится в техническом институте. С начерталкой помог Папа, она даже спичечный коробок в трех проекциях не могла изобразить. Остальные предметы были не сложнее школьных математики и физики и не требовали особенного внимания, тем более что лекции они с Женькой посещали, и, непрерывно хихикая, Даша успевала все записать.
