«То же самое ты говорил про Кирилла», — пронеслось в голове у Оли.
Дом возвышался над ними надгробием вымерших исполинов. Дымоходы, рыжая черепица, серые вены сухой лозы и шрамы трещин. Особняк забрал будущее у стольких детей… Он сам был серийным убийцей, маньяком. И свирепые шумерские боги насмехались над горем смертных, играли с ними в кошки-мышки.
Оля подумала о Кирилле, что он нравился ей, что, возможно, это была влюбленность, а теперь объект ее воздыханий стынет в морге. И не было тут ничего от ламповой прозы Генри Джеймса, от фантазий Мэри Шелли. Только смерть, только крысы-падальщики и битые стекла в желудке.
Автомобиль Игоря Сергеевича — последний на парковке — призывно манил светом фар.
Оля прижала к губам серебряного ангела.
* * *
Женщина стояла в тумане, и сизые щупальца извивались вокруг нее, напоминая какой-то инопланетный цветок из старых фантастических романов. Женя сбавил шаг, пораженный марсианским силуэтом. Но сообразил, что принял за Пиковую Даму мраморную нимфу.
— Дура! — крикнул он статуе и торопливо обежал фонтан.
Туман всползал по фасаду верхолазом, закупоривал окна брошенного здания, гулял по кровле. Оля и Игорь Сергеевич вошли в парадную дверь.
— Подождите меня! — крикнул Женя.
Он утешал себя мыслью, что на территории продолжает дежурить охрана.
* * *
Охранник по фамилии Короленко, тот седоватый и короткостриженый, что доложил Патрушевой о ночном гулянии Оли, смотрел в зеркало заднего вида. Интернат практически пропал в облаках испарений. Ночь была теплая, беззвездная и сырая, она ввинчивалась в кости ноющей ревматической болью. Колени скрипели в унисон с главными воротами. Ветерок бодал металлические створки.
Короленко никак не удавалось поймать одну шустро изворачивающуюся мысль. Словно он должен был сделать что-то важное и не сделал.
Может, жена просила о чем-то? Или он снова прозевал годовщину свадьбы? Так нет же, это все летом, а до лета попробуй еще доживи.
— Чей-то день рождения? — спросил Короленко вслух. Нет, смартфон напомнил бы ему сигналом. Технологии — удобная штука. Тогда что же он не выполнил?
Туман просачивался в кабину через маленькую щелку, приносил сладкий запах тлена и разложения, мешал думать.
Напарник сел за руль, фыркая:
— Ну и погодка! Скорее бы в город приехать. По пивку пропустим?
— Сань… — замялся Короленко. — Мы ничего не забыли?
Напарник завис на мгновение. Глаза его опустели, глупая улыбка лунатика исказила губы.
«Уходите… — прошептали могучие сосны, палые листья, мраморные нимфы, дохлые звери в лесу. — Уходите и не мешайте!»
— Мы ничего не забыли, — сказал напарник убежденно.
— Мы ничего не забыли, — повторил Короленко эхом.
Автомобиль тронулся по щебневой дороге.
Они забыли проверить, есть ли кто в интернате, забыли выключить свет, запереть дверь и остаться на дежурство.
* * *
— Артем! Сейчас же вернись!
Оля завертелась в сумрачном холле. Взгляд упал на лестницу. Панно трансформировалось. Рыбак теперь смотрел не в кипящую воду, а на Олю в упор. И он, конечно, не был человеком. В глазницах извивались осьминожьи щупальца, к ним, как к нервам, крепились глазные яблоки, стационарно болтающиеся вне посиневшей головы. Нос божества расплющился, стал парой дыр над зубатой прожорливой пастью. Рыбы, продрав невод, отращивали тонкие полупрозрачные конечности, тянули перепончатые жабьи лапы Оле навстречу.
Старый Оанесс, для которого в Персидском заливе топили девственниц, насмехался над чаяниями смертных. И художник, сотворивший мозаику, погиб во льдах возле канонически опрокинутого кверху носом «Титаника».
«Это особняк сводит меня с ума», — Оля зажмурилась, снова оглядела мозаику. Рыбак тащил сети, как и тащил их вот уже полтора столетия. В холл вторгался туман, растекался по анфиладам. Оля и Игорь Сергеевич шли по колено в его грязной пене.
За дубовыми балясинами шелохнулась невысокая фигура. Распрямилась, бросилась вверх по лестничному пролету.
— Это он! — сказала Оля, стараясь не фиксироваться на мозаике. В доме запахло океаном, илом и морепродуктами. Оля, пожалуй, не удивилась бы перебранке чаек.
Сколько раз брат просил поиграть с ним в прятки! Она впервые водила, разыскивая его в темноте.
* * *
— Ребята! — крикнул Женя, выпутываясь из бесплотной сизой пряжи тумана.
— Мы тут! — ответил Игорь Сергеевич, скрытый поворотом лестницы.
«Тут, тут, тут», — аукнуло эхо.
Женя двинулся через бывший каминный зал графини, но внимание привлекло что-то мелькнувшее сбоку. В восточном крыле стоял мальчик. Будто бегун, дающий сопернику фору, он помешкал и ринулся вглубь здания.
— Эй, он здесь! Он внизу!
Интернат ответил скрипом и крысиными шорохами.
— Ладно, малой, только ради твоей сестры…
Женя влетел в крыло. Одна из дверей детского корпуса была отворена. За окнами не было ни фонтана, ни леса, ни парковки, ни фонарей — лишь безбрежные реки молочного киселя. Женя вбежал в открытую комнату.
Артем застыл у трельяжа. Лицо зарыл в тряпичную куклу и что-то быстро шептал. Женя поднял руки ладонями вперед, показывая, что он — друг.
— Давай, Темка, уйдем отсюда, а? Ты же поможешь мне, да? Ты мой друг? Дело в том, что мне искренне понравилась Оля, и я…
— Ты мне не друг, — прошипел мальчик чужим скребущим голосом.
В зеркале над его растрепанной головой отразился Женя… и женщина в черном, сидящая на Жениных плечах, как наездница, как панночка в гоголевском «Вие».
Женя закричал и задергался. Плечи не ощущали давления, зато ноздри уловили запах мертвечины, мокрой шерсти и болота. Пот лился по спине. Щелканье ржавых ножниц заставило окаменеть.
«Не смотри! Не смотри! Не смотри же!»
Женя посмотрел и завопил. В зеркале тощая деформированная тварь заглянула ему в лицо, свесившись сверху, и поднесла огромные ржавые ножницы ко лбу.
Чик. Чик.
Челка укоротилась вдвое. Отчекрыженные патлы спланировали на пол. Амальгама полыхала красным, словно окно, за которым били частые молнии. Женя поскользнулся и рухнул на паркет. Волосы сыпались жменями. Затылок соприкоснулся с прикроватной тумбочкой, фейерверк взорвался под зажмуренными веками.
Опасаясь, что лишится чувств и навсегда останется в этом ужасном доме, Женя перекатился на живот, вцепился в паркетины, как в саму реальность…
Только это уже были не паркетины: пока он падал, кто-то перестелил пол и переоборудовал интернат. Пальцы скользили по грязному вспучившемуся, лопнувшему, как толстая шкура, линолеуму. Женя встал, задыхаясь от паники. Затылок саднило, на ладони отпечаталась кровь. Но не рассеченный скальп и не испорченная прическа беспокоили Женю, а место, куда он телепортировался.
