Пламя свечи затрепетало, хотя Даня не чувствовал сквозняка. Одинокий, сражающийся с мраком огонек остался единственным источником света в японском ресторане.
— Мне жаль твою подругу, — сказал Даня. — Но она сама виновата. Есть штуки, с которыми нельзя играть.
— Правда? — Серьезное бледное лицо Марты походило на гипсовый слепок. — Ты веришь, что такие штуки существуют?
Дане захотелось обнять ее. И его желание не имело ничего общего с желанием семилетней давности, с фантазиями юноши, изнывающего от скуки на лекциях.
— Я не знаю, — сказал он серьезно. — Но я бы не рискнул узнавать.
— Я тоже так считала. До вчерашнего дня.
Ее ресницы затрепетали, запястье сделалось ледяным.
— Ты?..
— Да, я провела ритуал.
* * *
Это оказалось удивительно просто — рассказать все незнакомому человеку. Про Вику, про тяжелую болезнь матери. Про страх остаться одной. Даня слушал, вбирая каждое слово. Он не захохотал, не убрал руку. Напротив, крепче сжал пальцы, и она была безмерно благодарна ему.
Страх оставался, но появились силы сопротивляться.
Даже когда зазвонил телефон и на экране высветилось имя Вики Юлевой, она сохраняла самообладание.
Она знала, что услышит, если ответит на звонок. Шуршание полиэтилена, в котором похоронили Вику, мычание — потому, что губы Юлевой сплавились огнем и у нее не было рта.
Марта отклонила вызов.
«Данечка, миленький, — подумала она, — поверишь или нет, ты только не испугайся, не отвернись от меня».
Он не отворачивался. Смотрел открыто, как прежде. Он не видел того, что клубилось у него за спиной, дышало в затылок. Марта делала вид, что тоже не видит.
— Вчера мама весь день спала, — сказала она, — но и во сне она стонет от боли. Я убирала в своей комнате, слушая стоны, и плакала. Книжку я нашла на серванте. Не сразу поняла, что это такое, потом вспомнила. «Плач Ирода», сборник старинных заклинаний. Там было про Пиковую Даму и про кричащих червей. И еще про каких-то бесов. Ритуал очень простой. Мне было плохо, и я провела его. Тебе незачем знать, что я делала. Никто не должен знать. Но я попросила, чтобы мама выздоровела. И с тех пор я вижу нечто ужасное.
Ее взгляд на мгновение сместился правее Даниной головы. Он, к счастью, не обратил на это внимания.
— И периодически я слышу голоса. Они говорят, сколько времени осталось. Эта… сила… она дала мне двадцать четыре часа. Теперь у меня в запасе меньше двух…
Воцарилось неловкое молчание.
Марта содрогнулась от мысли, что Даня сбежит, оставив ее на растерзание тварям из кромешной темноты.
— Ты веришь мне? — сдавленно спросила Марта.
— В такое сложно поверить, — задумчиво произнес он. — Во что я верю, так это в то, что ты не сумасшедшая. И что ты не врешь мне — я уверен.
— Уверен?
— Да. У тебя глаза честные.
Наивный…
По ее щеке побежала слеза.
Даня наклонился и осторожно вытер влагу.
— Что произойдет через два часа? — спросил он. — Как ты считаешь?
Марта повела плечами:
— Оно доберется до меня.
— Или, наоборот, уйдет.
— Или уйдет…
— Или через два часа твоя мама выздоровеет. В любом случае я буду с тобой все это время. И я не дам тебя в обиду. Но больше не вызывай бесов, ладно?
— Ладно…
Марта улыбнулась. В ее взгляде теплилась надежда.
— Высшие силы послали мне тебя, Даниил Полушин, — сказала она. — И почему ты не заговорил со мной тогда, в библиотеке?
Вспыхнули лампы под потолком. Марта сощурилась, ослепленная. Вместе со светом вернулся праздный шум голосов. Даня оглядывал забитый до отказа зал, ужинающих людей. Марта с грустью подумала, что он пытается логически объяснить странности, происходящие вокруг них.
Вернулась официантка. Вместо ног у нее была пара толстых змеиных хвостов, они торчали из штанин униформы и переливались изумрудными чешуйками.
Пока Даня расплачивался, официантка смотрела в упор на Марту. В каждом глазу поблескивало по два зрачка.
— Час сорок пять, — сказала она и уплыла на своих хвостах.
— Куда теперь? — спросил Даня.
— Что ты скажешь, если я предложу посидеть у тебя? Два часа, потом я уйду.
— Я скажу, что у меня дома есть двадцать видов чая.
Она едва сдержалась, чтобы не расцеловать его.
* * *
По дороге к Даниному дому настроение девушки вновь поменялось. Она то и дело поглядывала на часы, напряженно всматривалась в дорогу.
«Что же с тобой такое? — спрашивал Полушин мысленно. — Что ты видишь, чего не вижу я? Или, точнее, думаешь, что видишь?»
После армии Даня влюбился в молодую театральную актрису. Это была тяжелая любовь в одни ворота. Порой ему казалось, что актриса ведет себя одинаково в жизни и на сцене. Она увлекалась йогой, читала книги по эзотерике, ей снились многозначительные сны, которые не сбывались. Она играла в мистицизм, носилась с реинкарнацией, как дети носятся с куклами. Это раздражало Даню, плохо пахло фальшью и пафосом. Влюбленность истлела, точно ароматические палочки, которыми пропахла актриса.
В рассказе Марты, каким бы диким он ни был, фальшь не чувствовалась.
И пусть их свидание (свидание ли?) было, мягко говоря, нестандартным, Даня испытывал потребность находиться рядом с ней. Прогнать ее кошмары.
Ну и, конечно, мысль о том, что она придет к нему в квартиру, его будоражила.
— Здесь я живу, — кивнул Даня на девятиэтажный панельный дом, но свернул в противоположную сторону. Автомобиль съехал с широкой проезжей части и покатился по неприметной, едва освещенной дорожке.
Марта плеснула глазами. Даня положил ладонь ей на предплечье:
— Оставлю машину в гараже. Это не займет больше пяти минут, и людей там всегда много.
Он ошибся. Сегодня вечером людей не было вовсе.
Гаражный кооператив походил на брошенный жителями город. «Шкода» ехала мимо наглухо запертых металлических ворот, молчаливых кирпичных конюшен.
«А куда делись пятничные автолюбители? — удивился Даня. — Мужички, выставляющие перед гаражами мангалы, подростки на мопедах, местные псы, в конце концов?»
Марта молча смотрела сквозь лобовое стекло, жевала губы.
Машина свернула в тупик и остановилась.
— Пять минут. — Даня подбадривающе улыбнулся.
Он вышел из автомобиля и принялся отпирать ворота. Поднявшийся ветер кружил по асфальту целлофановые пакеты, фантики и обрывки газет. Даня отбросил со лба взмокшую челку и понял, что нервничает.
