— Мне очень жаль, — сказала Марина.
— Да, — пробормотал рассеянно Смирнов. — Мне тоже.
— Тош…
— Слышу. — В недрах дачи скрипело: звук, издаваемый качелями или несмазанным деревянным колесом.
Смирнов ухмыльнулся торжествующе. А затем погас свет — и мертвые губы запели колыбельную.
31
— Кто здесь? — Катя отодвинула портьеры.
Перед ней простирался извилистый затуманенный коридор. Вместо стен — колышущийся на сквозняке хлопок, метры черной ткани. Лампы мерцали под потолком. Поблизости надсадно выл ветер, но Катя не ощущала его дуновения.
«Потому что это сон, — подумала она. — Я выключилась в автобусе по дороге на дачу Антона».
Понимание придало уверенности. Сны не кусаются; Катя пошла по багровой ковровой дорожке. Направо, опять направо. Она вычитала где-то, что лабиринты надо проходить, держась одной стороны.
Ткань пахла псиной, болезнью, затвердевшими от крови бинтами. Катя зашагала быстрее, стремясь покинуть туннель. Коридор ветвился: оба конца расширялись, превращаясь в комнаты. Она выбрала ту, что ярче освещена.
Убранство помещения состояло из колченогой табуретки и старинной медной ванны. В центре зала восседал Катин отец.
Она ахнула.
В спортивных штанах и майке, отец сосредоточенно разглядывал руку. Кожа дымилась и вспучивалась. Волдыри с серозной жидкостью внутри то появлялись, то пропадали, напоминая резиновую игрушку для успокаивания нервов, — такую, которая покрывается пузырями, если ее стиснуть.
— Папа…
Отец не поднял головы. Он заговорил скрипучим голосом, изо рта выскользнуло облачко. Пар клубился вокруг обожженного, сваренного тела.
— А, Катюш. К тебе там пришли.
— Кто? — ошеломленная Катя посмотрела на ванну. Вода булькала и бурлила.
— Страшная тетя, — сказал отец, проводя ногтями по предплечью, сдирая толстый шмат мяса. Кровь хлынула из раны и закипела у ног. Из воды вылезла лапа с необычайно длинными пальцами, уцепилась за бортик. Грязные звериные когти цокнули о медь.
Катя закричала и бросилась прочь. Матерчатые стены штормило. В спину бил неистовый грубый хохот.
Соседняя комната была просторнее. Как пещера с округлыми сводами все из того же хлопка. Посреди, на львиных ножках, возвышался медный гроб. Он был затоплен бурой жижей. В гробу плавал Матвей. Рядом стояла со свечой слепая Вероника. Огонь плясал в стеклах солнцезащитных очков.
— Где я? — спросила Катя.
— Это ее обитель, — ответила Вероника безмятежно.
— Скажи, чтоб она отстала от меня.
— Сама скажи, — парировала девушка.
Жижа лилась из гроба, размывала засохшую грязь на полу.
— Она тут?
— Она всегда тут. — Вероника сняла очки. В ее глазницы были вставлены осколки зеркала. В каждом отражался глаз. Черный, голодный, прожигающий насквозь.
Хлопок опал, как сброшенная кожа. Катя находилась в церемониальном зале крематория, но кто-то переделал зал под аттракцион с кривыми зеркалами. Громадные, до потолка, щиты кишели чудовищами. Огромные головы, крошечные туловища, разбухшие животы, ноги, ломающиеся в коленях так и эдак. Это была Катя — клонированная и мутировавшая.
Вероника запела. Страшная колыбельная хлестнула по ушам. Жижа, густая и темная, будто мазут, водопадом низвергалась из медного гроба.
Катя выбежала в коридор… картинка сменилась. Туннель растворился за чередой вспышек: теперь Катя парила над землей, легче пушинки. Она почти обрадовалась, что покинула зловещий лабиринт, но увидела внизу дом, который показался мрачнее, хуже любого крематория. Одинокий особняк, закопченный, неприветливый… толпа у порога. Факелы… бородатые мужчины пошатываются от гнева и выпитого спиртного. Возле них — четверка вороных лошадей, и женщина распята на траве — конечности перемотаны пеньковыми веревками, растянуты буквой «икс». Она кричит. Лицо — сплошной кровоподтек. Глаза заплыли, во рту не хватает зубов, а волосы обриты грубо. Кто и за что так поступил с ней?
Мужчины потрясают палками, вилами и косами. Катя видит все до малейших деталей, она опустилась ниже и висит в воздухе прямо над пленницей. Она догадывается, что произойдет, когда лошади рванут с места. Веревки змеятся, распутываются… Животные идут на юг, на восток, на север и запад, фыркают, машут хвостами…
Женщина разлепила красные веки и вперилась в Катю сверкающими зрачками.
Автобус тряхнуло — Катя проснулась, панически забилась на сиденье.
— Тебе помочь? — спросил, оборачиваясь, попутчик, подвыпивший и раздобревший от пива.
— Себе помогите, — буркнула Катя, забираясь на кресло с ногами, прижимая колени к груди.
— Лечи нервы, — посоветовал парень.
Катя потерла глаза, жалея, что подробности сновидений нельзя убирать из памяти по щелчку. Автобус катил мимо рощи, но между ней и березами, между ней и моросью, между ней и материальным миром зависло отражение в стекле.
Катя задернула шторку.
— Кто просил остановить на Куйбышево? — крикнул водитель.
— Спасибо. — Катя просеменила через салон под насмешливым взглядом пьяного паренька.
Двери отворились, зашипев, и Катя спрыгнула в грязь. Поправила рюкзак и зашагала по бездорожью к дачному поселку.
32
Лола щебетала так громко, что Антон опасался, как бы она не взорвалась от внутреннего давления, не разлетелась перьями по клетке. Свет загорелся вновь — перебои с электричеством были нормой для кооператива. Оно пропадало в самые важные моменты, например, когда Антон добирался до босса в особенно увлекательной компьютерной игре.
Что не было нормой, так это поведение канарейки и звуки, исходящие из стен.
— Это песня, — прошептала Марина, цепляясь за бывшего мужа.
— Это ее колыбельная, — сказал вспотевший Смирнов. Он продолжал шарить объективом по комнате, будто хотел запечатлеть постоянно перемещающиеся тени. Снять на камеру невозможное существование шуршащих незримых гостей. Лампочки потрескивали, люстра качалась, и Антон не заметил, чтобы кто-то толкнул ее. Впрочем, в неразберихе…
Антон обнял Марину. Ветер швырял в окна сор и горсти воды. Несчастная Лола билась о прутья и, похоже, могла не пережить эту ночь. В зеркале клубилась мгла, окутывала предметы и людей.
— Закрой его! — потребовала Марина.
Антон двинулся через комнату, но Смирнов преградил путь. Сейчас он напоминал религиозного фанатика: на лице был написан экстаз, а глаза вылезали из орбит.
«Да он же сумасшедший, — подумал Антон, пятясь. — Он свихнулся, похоронив сына, и ничем не сможет нам помочь».
