Какие глупости, блин…
Безутешная мать причитала над сыном.
Марина подняла взор. Потолок церемониального зала был выложен из серого сверкающего гранита. В плитах отражался гроб и Матвей, точно он висел над шуршащей толпой. Померещилось, что веки мертвеца не опущены, что он смотрит — и смотрит прямо на Марину.
Марина попятилась, не сводя с потолка глаз. Удивительно, посещение крематория повлияло на нее сильнее, чем на двенадцатилетнюю дочь! Гранит отражал женщину в черном, стоящую за спиной. Понимая, что они сейчас врежутся, Марина обернулась, но позади никого не было.
— Привет.
Марина вздрогнула.
В проходе вырос Антон.
— Привет. — Марина разгладила складки на пальто. — Ты чего не работаешь?
— Пообещал вчера Аньке поддержать ее. Опоздал, правда…
— А заказ? А налоговая?
Будто не было развода. Заботливая жена волнуется о бизнесе мужа.
— Я в половине шестого уже в мастерской был. Отремонтировал ведро. А налоговая на пятницу перенеслась — Глебыч перепутал со страху.
— Порезал руку?
— Пустяк. До свадьбы заживет.
— Ты дома… ты у нас ночевал?
— На царской кушетке. — Антон понизил голос. — На ней, кстати, никто не умирал?
Марина пожала плечами. Разговор иссяк. Потоптались, разглядывая гроб за скорбящим караулом.
— Я отлучусь, — сказал Антон.
— Отлучись, — безразлично ответила Марина и пошла к дочери через толпу, стараясь больше не смотреть на потолок.
14
Если в крематории и был туалет, Антон его не нашел. Выбрался под мерзкий назойливый дождь, зашлепал к больнице, потрепанной, нуждающейся в капитальном ремонте.
Деревья отряхивались от мороси, как псы.
В каких-то ста метрах, в соседнем корпусе, появилась на свет Аня. Толстушка. Почти четыре кило, пятьдесят сантиметров роста. И Антон подумал, какая эта титаническая радость — дышащий теплый комочек на руках.
Антон пересек вестибюль. Тени от кадок с фикусами разрисовали линолеум. Молоденькая медсестра покосилась неодобрительно, словно бомж вторгся в царский дворец. Но учитывая беспокойную ночь и утреннюю запарку… он действительно выглядел на троечку.
В больничном туалете мигали и потрескивали флуоресцентные трубки. Зеленоватый свет гримировал посетителя под утопленника из американского фильма ужасов. Воняло гниющей тряпкой, хлоркой, мочой. Вместо унитаза — замшелая дыра в полу. Ревущий поток, когда он дернул за веревку.
Под рокот бачка Антон подошел к умывальнику. Облупленный кран нацедил струйку воды. Отощавший обмылок запа́х клубникой в ладонях. Заживающая царапина пощипывала. Антон умывался, оттягивая время. Чтобы не возвращаться в душный зал, чтобы встретить Марину и Аню на улице и подвезти до дому.
Было тяжело и тошно изображать фальшивую скорбь, грустить о человеке, которого не знал.
Антон выпрямился, изучая отражение. Морщины, седоватую местами щетину… Взор сместился на черное пятно за плечом. Возле кабинок стояла женщина. Вот гладкий, без волос, череп, вот платье — дырявое рубище. Потонувшие в тенях глаза. Вокруг женщины плавали, грациозно извивались отростки, щупальца спрута.
Антон обернулся, холодея.
Пусто. Четыре затворенные кабинки, ни единой лысой женщины.
«Надо нервы беречь». — Антон закрутил кран. Глянул в зеркало хмуро. Там был только он, только зеленый свет и муха, ползущая по кафелю.
Вытирая руки о джинсы, Антон шагнул к выходу. Лампы замигали быстро-быстро, как стробоскопы. Тень на стене — тень Антона, конечно, — то исчезала, то появлялась. Он дернул дверную ручку.
Свет погас на мгновение. Забулькало в трубах.
Антон посмотрел через плечо.
Мгла окуривала туалет как живой дым. Особенно много ее было в грязноватом зеркале. Из-за освещения казалось, что амальгама выдувается парусом внутрь туалета.
Антон навалился на дверное полотно.
— Эй! Тут люди! Вы меня заперли!..
Дверь не поддавалась. Антон стукнул кулаком. Будто реагируя на удар, в одной из кабинок с рыком спустилась вода. Бачок засопел по-звериному.
Антон оторвался от двери.
Из кабинки никто не вышел. Затих заново наполнившийся бачок. Электрические трубки зажужжали мухами. Мигнули: свет-тьма-свет. Антон ослабил ворот рубашки — вдруг дышать стало тяжело. В висках ломило от наскакивающей темноты и флуоресцентных спазмов.
«Она там, — шепнул голосок в голове. — Пиковая Дама с ржавыми портняжными ножницами».
Дверь второй кабинки распахнулась. Антон отпрянул.
Мужчина в халате окинул его озадаченным взором.
— Вы в порядке?
— Д-да.
— А по вам не скажешь. — Мужчина сгорбился над раковиной.
— Замок… заклинило и…
Мужчина — медик — отряхнулся.
— Позвольте.
Он протянул руку. Антон моргал осоловело.
— Позвольте-позвольте. Я врач.
Влажные пальцы окольцевали запястье.
— А что это у вас с пульсом, дорогой мой?
— Ничего, — буркнул Антон.
— Ничего? У вас сердечко через горло не выпрыгнет?
— Я был в крематории. — Антон поправил рукав. — Не привык к смертям.
— Парнишку хороните? — Врач вынул из кармана расческу, глядя в зеркало, разделил волосы на пробор. — Вы родственник?
— Нет. Сосед.
— Семнадцать лет. — Доктор поцокал языком. Толкнул дверь с силой — и она открылась. Антон вышел за освободителем в сумрачный коридор. — Миокарда. Вот такой рубец, — врач показал палец. — Бедолага.
— Что это значит? — поинтересовался Антон.
— А то и значит. Врожденный порок.
— То есть ничего необычного?
Доктор остановился. Вскинул кустистые брови:
— В каком смысле — «необычного»?
— Да я так… мало ли…
Антон выругал себя. Что он ждал услышать? Что из сердца мальчишки извлекли ножницы? Все-таки заразной была дурь Чижика-Пыжика и лисички-сестрички Екатерины Батьковны.
Между Антоном и медиком прошла санитарка, поздоровалась:
— Добрый день, Михаил Иванович.
— И вам, и вам, — задумчиво пробормотал доктор. Санитарка поцокала каблучками к аптеке. — Как вас, дорогой мой?..
— Антон…
— Антон, на пару слов.
Рабочий стол Михаила Ивановича был завален бумагами. Доктор порылся в ящике, вынул стопку документов, полистал. Прищурился заговорщически.
