— Ты трезвый был, когда готовил?
— Вполне. Повар из меня, конечно, еще тот. Но скучно каждый раз одно и то же. — Да-а, — сказала она, попробовав. — Тут одним словом не похвалишь. Чего там — поэма…
Он засмеялся. Он сдержан был в смехе, но уж когда разбирало, то хохотал совершенно по-мальчишечьи…
— У меня всё такое, в стиле «дружбы народов». Что есть, то и кидаю в кастрюлю. Ничего ведь?
— Вполне. Когда я училась в институте и жила в общежитии, мы варили суп в электрочайнике. Вермишель к спирали прикипала.
Они были друг для друга всем. Любовниками… Друзьями такими, будто знакомы сто лет. Он не раз звал её замуж, но она говорила: «Нет».
Пока у неё был праздник, чудо в жизни, дававшее ей возможность везти свой воз дальше. А съехаться — значило, и ему в этот воз впрячься. На это она не могла его обречь. Пусть лучше так. Она пойдет по жизни, неся его, как бриллиант в кармане дешевого пальто.
…Он проводил её и долго стоял у подъезда.
Её ждали. Светились окна в доме, дверь открылась ей навстречу, взлетели, приветствуя, девчоночьи голоса…
Она не могла понять, чего стоило ему возвращение — в одиночество. Снова тоска, с которой он не может справиться. Острая, захватывающая всё существо его. Будто он ребёнок и ждёт не дождётся родных. А их все нет.
Закрылась дверь — и он опять один, на тёмной улице. Холодно. И во имя избавления от этого холода, он всерьёз задумался: та молодая медсестричка, что все крутится возле него в отделении — она давно хочет за него замуж…
Старый артист
Хозяева решили продавать квартиру, которую Лена снимала в последние восемь лет. А Юрия Григорьевича дочь увозила на дачу. И самое плохое, что он был этим доволен. Только сказал ей:
— Леночка, но ты же потом сообщишь нам свой новый адрес? Придешь в гости?
Она поджала губы, дёрнула плечами. Жест неопределенности, но он его примет, как согласие. Так проще.
Лене хотелось плакать. Но нельзя было. Если б Юрий Григорьевич тоже ощущал их разлуку, как горе… А раз нет, то и слезы не помогут.
Теперь ей нужно было искать новое пристанище, бросая обжитое место.
Лена окончила педагогический институт, и нашла работу в центре «Согласие». Туда помещали детей из неблагополучных семей, если дома у них обстановка складывалась совсем уже аховая.
Центр напоминал хорошую гостиницу. Спальни в коврах, зал эмоциональной разгрузки, зимний сад, бассейн… Но в первое время все без исключения дети плакали и просились домой. К алкашкам-мамам, пустым холодильникам и грязному тряпью.
Воспитательницы к этому настолько привыкли, что повторяли одни и те же слова::
— Подожди, мама вылечится и придёт.
Попробуй, скажи, что маму лишают родительских прав, и ребёнку отсюда две дороги: в детдом или в приемную семью. Это ж сколько слёз будет!
Воспитательницы, хоть и закалённые, а нервы берегут.
Но зарплата в центре немного выше, чем была бы в школе. Можно снять себе угол.
Тогда Лена и нашла эту квартиру. Хозяева работали на Севере. Жилье находилось на девятом этаже, под самой крышей. Вся лоджия была заставлена цветочными горшками. Пьешь здесь чай — и будто в саду сидишь. Благоухает индийский жасмин, покачивают головками разноцветные петунии, костром горят бархатцы…
Юрий Григорьевич, впервые зайдя к ней в гости, тоже восхитился этим райским уголком:
— Как у вас красиво.
Лена же приглядывалась к необычному соседу. Вероятно, в молодости он был не так хорош: не так чувствовалась порода. Старость подсушила лицо, заострила тонкие черты. На седых волосах — чёрный берет. Стоит на балконе и курит.
Какое же совершенное лицо… Природа провела резцом в порыве вдохновения. Лицо старого римлянина.
Юрий Григорьевич — бывший артист. Играл в городском драматическом театре. Несколько лет назад овдовел. Жил с дочерью в старинном доме, в центре города.
Потом дочь вышла замуж, а Юрий Григорьевич ушел на пенсию. Сбережений в семье особых не водилось, и жилищную проблему решили так: купили Юрию Григорьевичу скромную квартиру в тихом районе.
С тишиной, однако, не очень получалось. К Юрию Григорьевичу шли и шли. Казалось, театр без него осиротел. Лена потом не раз задавалась вопросом — почему он ушёл? Ведь играют же люди на сцене до гробовой доски. А он — предпочёл просто жизнь. Здоровье у него, правда, было слабое. В кармане пиджака постоянно лежал валидол.
Весь этот народ — мальчишки и девчонки, только начинающие ходить в студию, и те, кто сейчас играл на первых ролях, и совсем пожилые, ровесники Юрия Григорьевича, — шли и по одному, и компанией — но редко в доме у него кого-то не было.
У Лены со старым артистом отношения вначале были нейтральные. При встрече на балконе — они обменивались замечаниями о погоде. Сталкиваясь в лифте — уступали друг другу место, предлагали поднести сумку…
Лена — не была нелюдимкой. Просто вещь в себе. Но дети её любили, особенно маленькие. Возьмёт она малыша на колени, обнимет, прижмёт — и ребёнок безошибочным инстинктом чувствует, что это — с любовью. Мелкие бегали за ней стайкой:
— Мама Лена!
Она сама маленькая, как подросток. Волнистые белокурые волосы уложены на затылке. Несовременно, но зато такая прическа отнимала мало времени.
Гардероб тоже был прост — какая-нибудь блузка, юбка… Приятно в носке — Лене и довольно. Единственную роскошь себе позволяла — любила бусы. Бус у Лены было много — целая шкатулка. Лёгкие, с позолотой, с камнями или стеклом, малыши в центре подолгу их рассматривали.
Говорила Лена мало, зато умела слушать. И привыкнуть не могла, как другие воспитательницы, к судьбам детей, которых направляли в центр. Ей малого хватало. Документы ребенка читает, а в глазах уже слёзы. Представляет, каково ему жилось в семье, которую и язык-то не повернется назвать родной.
Оттого, что она столько времени проводила Лена с детьми, ей и мнилось, что у нее есть семья. А когда есть — то уже ничего и не ищешь. Так она и жила: немного дом, а больше — центр, где она и ночевала часто, охотно подменяясь на дежурствах.
Но к Юрию Григорьевичу — со временем — она тоже стала заходить. Сблизили их книжки.
— Леночка, у вас Розанова нет?
— Может, что-то отдельное, в сборниках. Заходите, поищу…
Книг у нее было много, нужный томик сразу найти непросто.
Северные хозяева единственную комнату разделили шторами на «зал» и «спальню». В той половине, что у двери — мягкий диван полукольцом, перед ним столик. И шкаф тут имелся, но не книжный, а для посуды.
В «спальне» — широкая кровать с шёлковым покрывалом, трельяж — и дверь на балкон, в «зимний сад». Весёлая квартира, для людей, которым за рюмочкой — под хорошее кино — посидеть, да спать лечь…
