Галина Ивановна что-то предчувствовала, и в один из вечеров рассказала историю, случившуюся несколько лет назад. Как ехали они со студентами на грузовике. Не ехали, а ползли — грузовик старый, дороги сельские, а за ними гнались местные. Пьяные. И кидались камнями.
— Хорошо, у нас был мальчик один замечательный. После армии. Он скомандовал девчонкам: «Ложись!» А парням: «Занимай оборону!»
— Отбились? — сочувственно спросила Нина Сумская.
— Да. А потом хотели в милицию. А милиция деревенская, дверь на замке, и милиционер, сказали, уже три дня пьет.
…За эти годы местные прошли большой путь — от каменного века к железному. По традиции они пришли пьяными. Но не с камнями, а с обрезами. И в одну минуту, их быстрые тени пронизали лагерь. Несколько выстрелов — настоящих, близких, страшных прозвучали в лесу. Местные были у костра, скользили между палаток. Их все прибывало. От выпитого они чувствовали себя злыми и бесстрашными.
Студенты укрылись в большой продуктовой палатке. Это произошло само собой. Никому не захотелось показывать смелость и встретиться с шальной пулей. Ну, посадят потом горе-стрелка — и что? Он же даже не вспомнит ничего, когда протрезвеет. А тебя — на склон оврага, под бок к неизвестному предку?
Последними приползли по-пластунски, видимо, вспомнив, как это делается в военных фильмах, брат с сестрой, Лилька с Андрюшкой.
— Кого нет? Кого еще нет? — раздавались тревожные голоса.
— Света с Асей — а эти где?
В это время приподнялся полог, в палатку вошла Ася.
— Ты живая? Где ты была? Ой, мамочка, опять стреляют!
— Завтра пишу письмо домой, — сказала Лилька, чуть слышно клацая зубами, — «Дорогая мама, живу хорошо — пока не пристрелили…»
— Доигрались, девки? — с попыткой насмешки спрашивала Ирка Прохорова.
— А Светка?
— Она кажется…поехала кататься, — растерянно сказала Ася.
— Что?!
— Я в палатке была. Там лежала, тряслась. Меня Костя нашел и сюда привел. А сам поехал ее искать.
…Света едва успела отъехать от лагеря. Бурушка шла в сторону раскопа, по тропинке над обрывом, в полной темноте, когда рядом прозвучал выстрел. Лошадь дернулась всем телом, испугавшись прежде Светы. Она могла рвануться влево, потерять равновесие, и скатиться по песчаному склону. Или встать на дыбы. Но к счастью, она шарахнулась, куда нужно было — в поле. И пустилась галопом.
Света, побелев от страха, пыталась удержать в руках поводья, и ноги — в стременах, не слететь, не грянуться о землю. Ее с размаху бросало вверх-вниз. Причуды темноты скачками неслись навстречу. Вот уже дуб. Сколько она еще продержится? Ей казалось чудом, что она еще в седле. И чудо все длилось.
И вдруг лошадь стала успокаиваться, и уже не галопом, а рысью затрусила куда-то вбок. А там — не зеленый огонек светлячка, уже привычный Свете, а красный огонек папиросы. Высокие силуэты коня и всадника.
— Света?
— Я, — ответила она, узнав Костю и испытывая ощущение «горы с плеч», — Господи, я думала, что уже все.
— Лошадь понесла?
— Еще бы, там как пальнули — прямо над ухом! А ты здесь откуда?
Под ним была Мартышка — высокая, худая, норовистая лошадь.
— Я знал, что твоя рванет, — сказал он, — И мало ли что. Ты в лагерь хочешь? Туда поедем?
Свете еще с трудом давалась речь. В лагерь? Но ведь там… Он понял.
— Поехали в объезд, во-о-н по той дороге. Да не бойся ты Бурушки, она умная. А вот эту, — он похлопал Мартышку по шее, — Когда объезжали, били поленом. Характерец у нее…
— Нелюди! А ты не знаешь, как там наши?
— Сидят тихо, как мыши, — он усмехнулся, — Парни за девчонок спрятались, так что местные их трогать не будут.
— С Аськой там, наверное, уже истерика. Я тоже удивляюсь, что еще живая.
— Да они не в тебя стреляли.
— А в кого? Друг в друга?
— Это у них называется «баловаться». Утром в деревне бабки будут говорить: «Знаешь, вчера баловались ребятишки…»
— А лошадь? Она же неслась, как сумасшедшая. Она меня даже не замечала, что я на ней. — Ты уже хорошо ездишь.
— Ты что! Меня как будто не было — сидел один ужас и кое-как держался. А ты не боишься? В смысле возвращаться?
Он думал о чем-то своем и ответил не сразу и немного невпопад.
— Возвращаться? Да, надо…Галин Иване с Еленой это тоже все надоело, наверное. Ну ладно — ты успокоилась? Так значит, езжай в объезд. Вернешься — уже все кончено будет.
Кивнув ей, он сжал бока лошади и галопом поскакал в лагерь.
Уже светало, когда весь этот кошмар кончился. Подъехав к лагерю в серых рассветных сумерках, Света увидела двух начальниц, медленно бредущих от палатки к палатке. — А где еще местные? — усталым, напряженным голосом невыспавшегося человека спрашивала Галина Ивановна, — Вот мы их сейчас вальком…
В руках у нее было нечто, что Света затруднилась бы описать, и что она сама по видимому считала грозным оружием. Глазам изумленной Светы предстала картина — из их желтой, канареечной палатки буквально выкатился местный парень с обрезом в руках, и следом выглянула донельзя испуганная Ася.
Костя у тлеющего костра что-то втолковывал рыжему Саньке — главарю местных разбойников. — Еще раз, — услышала Света, и дальше пошел какой-то жаргон, непонятный для нее, как китайский язык. Санька торопливо и часто кивал. И, судя по всему, не знал, как уйти поскорее. Света слетела с лошади и бросилась в палатку:
— Что случилось?
— Ты где б-была, — Ася уцепилась за нее дрожащими заледеневшими пальцами, — Галин Ивана начала нас по палаткам разгонять, у-уже тихо б-было, я п-пошла, а тут этот козел с ружьем. С-спать ложится. Я ему — уходи, а он с ружьем стал ползать. Ползает и ползает, выход ищет. Ружье шварк мне на ноги!
Они прижались друг к другу. Света обняла Асю. Она уже чувствовала, что все хорошо и успокаивалась.
— Посмотри, — сказала Ася и наклонила голову, — У меня этой ночью, наверное, седые волосы появились. Посмотри — есть?
Глава 9. Посвящение
Дикий индейский клич несся по лагерю.
— Эй-го-го-о-о…
— Опять нашествие? — с ужасом спросила Ася.
— Да ты что! Не будут же они среди бела дня.
И в этот момент к ним в палатку всунулась совершенно невозможная рожа. Красно-черно-белая, размалеванная до полной неузнаваемости. В волосах торчали перья. — Мама! — Ася чуть не сбила Свету, пытаясь отползти. Голые мускулистые руки схватили ее и вытолкнули из палатки.
Визг летел отовсюду. Где-то били в бубен. Тяжелый топот, прыжки, улюлюканье. Расправившись с Асей, индеец вернулся и, раскинув руки, как курицу, начал ловить Свету. На жуткой роже сияли голубые глаза братца Иванушки.
