Варя усмехнулась и прикрыла глаза:
— И какое же счастье было, когда минут через пять конь мой остановился и начал есть овес. Я с него тихонечко сползла. И все стояла — не решалась его попросить… Попросить, понимаете? «Коник, дорогой, а не вернетесь ли вы со мной обратно? Разрешите взять вас за повод?»
Тихонечко взяла все-таки повод, потянула, а конь… он сразу со мной пошел. И так мне его стало вдруг жалко! Такой большой и огромный. И такой покорный. А если я — на живодерню поведу?
Герман впервые с живым интересом взглянул на Варю — что за мысль пришла ей в голову?
— А что… У меня Аня, с тех пор когда я ее к бабушке возила, вообще мясо в рот брать перестала. «Не могу знакомую курицу есть…»
— Дочка?
— Да… Сейчас уж не знаю, как ее обмануть и накормить получше. Я же после спектаклей поздно возвращаюсь. Смотрю — в кастрюлях все цело. Значит, Аня куриный бульон и котлеты не ела, А развела кипятком эту растворимую бурду в лоточках. Да что ж ты фыркаешь, мой славный, — Варя пригнулась гибко, и с наслаждением почти обняла коня за шею, вдохнула запах, — Соскучилась я по вас… Все-таки славное чувство, когда верхом едешь, правда?
Герман кивнул. На коне веселее и сильнее чувствуешь себя. Больше в тебе и власти и удали…
— А вы?
Варя не договорила, но и это было понятно ему.
— Да я давно уже… Даже не помню… Кажется, когда практику в деревне проходил. И в Чечне приходилось… Там порою и не проедешь иначе, только на коне. И сейчас, если уйду к эмчээсникам — ребята зовут — тоже, наверное, придется…
— Тяжелая работа…
— Наша работа вообще тяжелая. А ваша Илья Григорьевич говорил про театр — такая редкая, красивая…
— Красивая, — согласилась она.
Фонари над дорогой горели ярко, лицо Вари хорошо было видно Герману. Он увидел, что она прикусила губу, и глаза ее заблестели от слез…
Он замолчал. Сам не любил, когда лезут в душу, и уважал это чувство в других.
А ей… нельзя было держать эту паузу долго, но как объяснить, чем жила она прошлый год…
* * *
Она помнила тот вечер…
Как свободна она была до него! Свободна, несмотря на стылый, пахнущий бензином автобус, возивший их на спектакли в далекие Дома культуры… Не смотря на своего партнера — ей-же, к стулу было легче сыграть страсть, чем к нему. Ни голосом, ни внешностью, ни обаянием даже — ничем не мог он «взять» зал, натянуть ту струну между героем и героиней, которая должна, должна звучать, чтобы поверили им зрители…
Но она любила — не только спектакли, но даже репетиции, с их бесчисленными повторами, прогонами… Настолько сильным было ее воображение, что умела она петь — наделяя душой предметы. Пела хрустальной люстре, сверкающей сотнями подвесок, глухой синеве бархатных портьер, недвижной важности малиновых кресел.
В последний миг перед началом она сама еще не знала, как зазвучит ее голос. Дирижером был кто-то свыше. И все время, что она пела, она ощущала присутствие этого мистического..
А потом — этот спектакль, в праздничный день, в областном театре — для избранных. И ужин после него, на который ведущие артисты были приглашены…
Его посадили напротив. Салонный, ничего не значащий разговор. И неотступный, пристальный его взгляд.
Она никогда не считала себя интересной для кого-то вне сцены. Только там ей дано было пленять и покорять — по законам оперетты и таланта.
Но разговор длился, и с этого вечера изменилось все. И ничего не изменилась. Жизнь ее осталась той же: репетиции и спектакли, нервное, урывками, хозяйничанье дома, вина перед Анечкой и щемящая любовь к ней, счастье, что есть она.
И только встречи с ним, редкие встречи, о которых она не знала — будет ли следующая, преобразили все настолько, что — подходя к зеркалу — Варя всерьез не знала — она ли в нем отразится? Он был человеком более, чем известным, ученый с именем, И Варя сама считала, что думать об их совместности — невозможно. Но пусть — следы на песке, лишь бы следы эти не сразу смыло набежавшей волной.
И расстаться было пока невозможно, немыслимо. Сплеталось тут все: и чисто физическое чисто, и — снова ассоциация со следами — единственно возможные, дополняющие друг друга отпечатки ног… У него — та же беззащитность, что у нее. И невозможно было на него опереться. Родное. Оттиск сердца…
Иногда все в ней молило: передышки! А в остальное время она благодарила Бога, за данную ей любовь, за каждую минуту этой любви, и за боль тоже…
— Только не отбирай, я все вытерплю, — шептала она.
— Вот где красиво…, - тихо сказал Герман.
Варя не заметила, как поднялись они на невысокий холм.
Далекой темной равниной застыла вдоль горизонта Волга. А закинь голову — и увидишь звёзд неисчислимое множество!.. Небо переливается искрами, рассыпается в морозном воздухе сиянье… Открытое небо… И слышит оно все, о чем просишь его…
Под небом голубым
Глава 1. Ирина
В городском Дворце культуры шел вечер, посвященный годовщине вывода войск из Афганистана. Все было чин-чином. Народу полный зал: ближе к сцене сидели чиновники, дальше — зрители попроще. На большом экране, за спинами выступающих, трепетали блики Вечного огня.
Уже отзвучали речи в соответствии с табелем о рангах: сперва мэр — маленький и румяный, будто вырезанный из розового мыла говорил о том, что на «афганцев» сегодня равняется молодежь. Потом городские меценаты, пожертвовавшие к этому дню на закладку в парке Победы памятного камня и на корзины цветов, напоминали о долге российского солдата.
Дали слово и двум «афганцам», которые «вышли в люди» — один возглавил ЖЭУ, у другого был свой магазин. Они поблагодарили организаторов вечера за проявленное внимание.
Короткие речи перемежались выступлениями артистов. Сережка Корольков с песней об Афгане прошел хорошо. Пел просто, без ложного надрыва.
— Дождь идет в горах Афгана
Это странно, очень странно
Мы давно уже отвыкли от обилия воды
И дождю подставив лица
Все пытаются отмыться
От жары, столетней пыли, серой пыли и беды…
Негромко пел, как, наверное, наши солдаты пели в Афганистане, когда у них была свободная минута.
А вот Светку хотелось взять за ухо, и увести со сцены. Разве это танец? Хореографических способностей у Светки — никаких.
… За кулисами Петька-худрук глянул на Иру, стоящую у самого занавеса:
— Все нормально?
— Все, — шепнула она, — Минут десять у меня еще есть?
Петька кивнул и внимательно посмотрел на нее. Со стороны могло показаться — Ира сумасшедшая. Глаза прикрыты, пальцы к вискам прижаты, шепчет что-то. И такая у нее на лице боль, будто зуб заговаривает.
