— Что ты сейчас поешь, Варенька? — спросил Дед.
Варя накрывала на стол — здесь все начинали хозяйничать.
— Все то же, — откликнулась она, — Ничего нового, совсем. Две главных партии — в «Сильве» и «Марице», и еще несколько оперетт. Там я на вторых ролях… Пою чаще не в театре, а когда выезжаем на гастроли.
— Далеко?
— Нет, — она покачала головой с этой простой своей улыбкой, — В областные наши города, маленькие. В один день успеваем обернуться, ночевать домой возвращаемся.
— Анечку — с собой берешь?
— Если школа позволяет — беру. Или у Наташи оставляю. Вы-то как, Илья Григорьевич? — спросила она, и та же тревога любви, что и у Германа, была в ее голосе.
Она ждала ответа, но и всматривалась. Глаза скажут вернее, чем Дед, который, наверняка, начнет уверять, что чувствует он себя прекрасно. Отчего тогда закашлялся? Простудился, или это сердечный кашель?
Вместо ответа Дед ласково погладил ее по руке.
А потом они пили чай, и Дед рассказывал последние новости. Наконец-то объединили два музея: один краеведческий, посвященный истории села, другой вроде картинной галереи, где выставлялись работы художников, рисовавших здешние пейзажи. Во дворе объединенного музея сделали сцену — летом будут праздники.
Дело хорошее, ведь восстановить Дом культуры денег так и не нашлось. Туда перестали пускать людей: все окончательно пришло в ветхое состояние. Вот-вот провалятся полы, рухнет крыша. А летом в село приезжает столько народу, что главная улица запружена. Кто с пляжа — кто на пляж.
— Дачники, отдыхать… И дела себе не найдут… Загорают, купаются — и все. А если погода плохая? Да и как вылежать день за днем на пляже? Вот и слоняются, глазеют… Мальчишки начинают по огородам лазить. В штольни опять же…
А зимою село будто вымирает. От больницы (здесь ведь была хорошая больница, при папе еще — даже родильное отделение было, и не пустовало) — одни развалины остались… Школа — пустая стоит. Это ведь жутко, заходишь — и четыре пустынных этажа. Классы, доски, школьная столовая, спортзал — и тишина. Раньше ребята в две смены учились. А теперь восемь детей в осталось, всего! Три в детсаду, пять в школе. По утрам автобус их отвозит в соседнее село…
Что будет — Бог весть… Дачная «потемкинская деревня»? Хоть бы уж ума хватило воскресить, сделать, как говорят сейчас — музей под открытым небом… Да кому это нужно, — Дед махнул рукой, — У вас вон, в городе, здания восемнадцатого, и девятнадцатого века в центре города рушат, чтоб строиться…
— Дома жалко, — тихо сказала Варя, — Но людей еще больше. Поджигают ведь дома по ночам, Илья Григорьевич. Место в центре дорого стоит. Бывает, человек отказывается уезжать из дома, где четыре поколения его семьи выросли — куда-нибудь на окраину. Ну и поджигают. И не все успевают выскочить…
— Было, — кивнул Герман, — Выезжали мы на вызов. Мать, детей двое… нет, живые все, но в последний момент выбежали. Девочка в ночной рубашке, больная, с астмой… Все ее лекарства сгорели. Потом всем миром деньги собирали, чтобы новые купить. Мы же и, отвозили…
— Кто же эти нелюди? — у Деда были такие глаза, будто поверить он не мог, что кто-то сознательно такое делает. Может — не ведают, что творят?…
— А другой случай был, дом горел, а на окнах — решетки. Вся семья погибла, — еще тише сказала Варя, — Давайте не будем об этом Илья Григорьевич…
— И что, нельзя было машину подогнать, сорвать эти решетки? — не верил Дед.
— Там подруга моя была. И ее маленькая дочка…
— Ужас, Варенька…
Она замолчала на несколько секунд. И привычное выражение боли снова проступило на лице. И так же привычно она заставила его отступить, обратившись к Деду:
— А конный двор не закрыли у вас тут? На лошади можно поездить, Илья Григорьевич?
— Конечно! Это хорошо будет… Идите-ка вы оба. Там по-прежнему Таня Тимкина, к ней все дети наши сельские ходят — покормить лошадок, почистить, поездить. Она там всегда, если сразу не откроет — просто постучите сильнее…
* * *
На улице мороз был, наверное, около двадцати. Снег уже не шел. Варя подняла капюшон у куртки, подбородок окунула в шарф, но глаза ее блестели:
— Посмотрите, это же совсем «Ночь перед Рождеством»! И ьсно, когда морозно, воздух хрустальный… И ни ветерка — дым из труб подымается прямо, густыми таким столбами… А небо! Ей-богу, сейчас появится черт и украдет месяц…
Герман едва не рассмеялся. Действительно, укрытое снегом село напоминало сейчас иллюстрацию в старинной книге. И в небе, искрившемся звездами, могла пролететь черная тень — Баба-Яга в ступе, или кто-то с рогами и копытами.
Таня Тимкина была женщиной лет под сорок. Поверх белого свитера наброшен пуховый платок.
Конюшня — маленькая, три лошади, да жеребенок.
— Ну что, берите Пашу, — Таня кивнула в сторону крайнего денника, где стоял рослый гнедой жеребец, — А вам (это Варе) поседлаю Агру…
Агра — маленькая белая арабская лошадка — любопытно тянулась мордой сквозь решетку.
— Неудобно, пожалуй, будет? — и Варя показала рукою, что один всадник окажется высоко, а другой — низко.
— Тогда Короля. Он старый, спокойный… Все больше шагом ходит, пробежаться его вряд ли заставите…
Герман принес седла — сразу оба. Знал, что они тяжелы. И Пашу пошел седлать сам, чтобы не давать Тане лишней работы. И так пришли как хозяин, который барин… Хочется ли лошадям в такую пору из теплой конюшни?
Герман первым вывел коня, и Таня спросила его:
— Надолго вы?
— Я думаю, далеко за село выезжать смысла нет, к родникам сейчас не проберешься…
— К родникам — нет, и в горы не съездишь, конечно — замело все… Но по трассе можно проехать километров несколько. Машин в это время почти нет…
И с удовольствием добавила:
— Хорошо, когда даешь лошадь человеку, который что-то умеет. А то летом — ой… Только и следи, чтобы не заехали куда, чтобы вернулись вовремя. А то еще приедут герои, и начинают гонять коня. Загонят — а я потом лечи…
Варе тоже не пришлось помогать — она легко поднялась в седло…
Один за другим всадники выехали из конюшни, и лошади пошли вымахивать — сперва по окраинной улице села, потом — в темную, заснеженную степь. А там уже свернули на трассу, и тут всадники пустили коней идти рядом.
— Раза два-три в год получается к лошади подойти, — сказала Варя, — Я все жду, когда забуду совсем, как держаться…
— Это не забудется. Если страх в первый раз преодолели…
— Я научилась еще у бабушки, в деревне. Лет четырнадцать мне было. Ну, как научилась? Ребята в седло подсадили, коня по крупу шлепнули — вперед… Он как понес меня в поле! Силища такая! Все под тобой качается, и понимаешь, что это не аттракцион какой-нибудь управляемый — а настоящий живой зверь со своими мыслями. И уносит он тебя туда, где людей нет…
