— Я иногда думаю, что лучше бы того света не было. Страшно не уйти, а оттуда видеть, что будет с мамой… Рухнуть бы сразу в черную яму, и не знать ничего. А может — это и совсем не страшно, — говорила Аурика. Опьянение ли смерти и дыма еще не прошло, что ее тянуло сказать сокровенное, — Мы же здесь просто — посланники… Нас кто-то прислал, и мы должны пройти свой путь до конца. Здесь слишком много не-встреч, разлук… Но это только путь… А все встречи будут там…
— А вот ты зачем пошел? — спросила она с улыбкой почти виноватой, потому что — впутала его в это дело, — Как бы твои собаки — без тебя?
«Потому что любить, значит мне только одно — служить», — мог бы сказать он. Но не сказал, конечно.
Солнце уже почти опустилось за реку. Но это был мир, живой мир, и ночь в нем не пугала.
* * *
Она проснулась на рассвете… Да, мир был, но и не было его.
Город с переливающимися башнями — сиреневый, и золотой и лазурный, и пурпурно-огненный — стоял впереди, несомненный в торжестве своей яви. Как рожденное чувство, как движение души…
И тихий звон с башен. Хрустальным переливом бубенцов, дальним колокольным гулом…
«Тогда встанет град Мирный…»
Она тронула плечо Михаила.
Тяжелые, окованные старым золотом ворота были отворены, и неведомые дороги лежали перед ними…
Нина Калюжная и её дочь Машка
Глава 1. Наши дороги
За окном еще сумерки. Утро все медлит, медлит…
— Манька, вставай…
Стоит дочке сквозь сон понять, что я ее зову, как она вскочит тут же. Она — очень ответственный человечек: не дай Бог опоздать в школу.
Но кто бы знал, как мне жалко ее будить! По лазоревым лугам заповедных снов бродит сейчас ее душа. Темно-русые косы лежат на подушке, длинные — гордость Машкина. Она растила их с первого класса: на линейку пошла еще с хвостиками, почти не видными из-за огромных бантов. А сейчас, когда перешла в пятый, косы ниже талии — на улице оглядываются.
Я тихо-тихо наклоняюсь и прикасаюсь губами к Машкиной щеке: раз, второй… Хорошая моя, доченька моя, семь часов уже…
Что вставать пора понимает и Ромка — наш рыжий спаниель. Он прыгает на постель, и занимается своим главным собачьим делом. Мы же не охотники, другой работы у Ромки нет. А вот поднять тех, кто никак не просыпается — это да! Ромка обнимает Машку золотистыми-пушистыми лапами, тычется носом в щеку. И она подымает голову:
— Мам?
— Иди, умывайся, я кофе сварю.
Это уже традиция: наш с ней утренний, кофейный «пинок», чтобы сон окончательно слетел.
— Что учили про первобытных людей — помнишь?
Машка прихлебывает кофе, закусывает бутерброд с докторской колбасой, кивает.
Уроки мы пока делаем вместе. По образованию я — историк, закончила университет. Мечтала научные книги писать, а направили в школу. Выдержала я там недолго. Школа была элитная, и ученики мои чувствовали, что все им позволено. Бегали на переменке за мороженым, и на уроках, не торопясь, его ели. Обсуждали на английском свои дела. Дисциплину предлагалось наводить самыми мягкими мерами.
— Докажите, что им нужен ваш предмет, — повторяла директор.
Впрочем, кричать я бы и не могла. Голос у меня такой от природы — негромкий, мягкий. Пару раз крикну — и сипеть буду несколько дней.
Полгода чувствовала себя то клоуном на манеже, то негодящей актрисой в роли Бабы-Яги. В конце концов, сдалась, со слезами упросила директоршу подписать «по собственному», и ушла в только что открывшуюся городскую газету.
Зато теперь так радостно мне учить Машку! Вчера мы с ней толковали про древних жителей пещер и шалашей. Я чуть ли не в лицах изображала, как они охотились на мамонта, добывали огонь и кутались в шкуры.
Помню, что когда сама училась в школе — мы не считали «устные» предметы — серьезными. Придет историчка или географичка пару раз в неделю, и к следующему уроку — все забудется. Полистаешь перед звонком учебник — и кое-как ответишь, если спросят.
Потом мне понравились костюмные исторические фильмы, захватила их романтика. Эти воплощенные на экране легенды, до сих пор не подтвержденные историками.
А поскольку «бич школьный», математика — давался мне с превеликим трудом, тем более вела его Маргарита Федоровна, которая и указкой по спине врезать могла в минуты раздражения, решила я пойти по гуманитарной стезе.
Уже на первом курсе университета стало ясно, что на «истфак» идут действительно: или дураки или карьеристы. Были среди нас молодые люди, которые хотели сделать карьеру в политике. И преуспели: один нынче депутат губернской Думы, другой еще выше — в столице.
Романтики выяснили: средневековая Франция — это не только рыцари в латах и на конях, но и виды феодальной собственности на землю.
Впрочем, лекции читали у нас интересно. На банальный вроде бы курс — «введение в специальность» — приходили с других факультетов. Потому что читал его сам ректор.
Он входил в аудиторию и останавливался у кафедры:
— Какая у нас сегодня тема? — спрашивал он, — Музеи?
И начинался тот самый рассказ-импровизация, ради которого сбегали со своих занятий другие студенты. Чтобы собрать воедино те факты, что зажигали наши глаза, надо было перечитать изрядное количество томов.
— Знаете ли вы, — спрашивал Виктор Васильевич, — что генерал Врангель не отмечал своих подчинённых за боевые заслуги орденом Святого Георгия, одной из самых почётных наград России? Мало того, главнокомандующий Русской армией издал специальный приказ и запретил в своей армии носить такие ордена, пожалованные ранее адмиралом Колчаком «за отличия, оказанные в гражданской войне». В братоубийственной войне русских с русскими награждение боевым российским орденом представлялось неэтичным… Понимаете? Гражданская война — это трагедия, и награждать за храбрость в убийстве соотечественников — низость. Ни-зость!!!
И все же, я кажется не теоретик. Самое большое впечатление на меня произвела археологическая экспедиция. Перед поездкой преподавательница долго пугала нас, обещая — край земли, суровые условия жизни и тяжелую работу.
Но если я и вспоминаю сейчас нашу выцветшую ветхую палатку — то неизменно с нежностью.
Помню, как на берегу небольшого залива высадил нас катер, и мимо турбаз, мимо обжитой земли — мы ушли в бескрайние поля. Уже начинали нежным золотом отливать колосья, и волновались они — сухо и легко, и как дальние острова поднимались за ними крыши деревень, а мы все шли…
И только поздним вечером вышли к месту, где разбили лагерь. Тут поле сужалось клином, и с двух сторон его — темными полосами окаймлял лес. Позже мы разведаем, что леса здешние — из кряжистых дубов, орешника, одичавших яблонь и вишен.
