– С ума сошла! – наконец услышал ее Додик.
– Ничего не сошла, попробовать можно.
В эту ночь Додик опять любил ее как прежде, а вечером пришел рано и мечтательно обсуждал, какая жизнь была бы у них, если бы вдруг, что, конечно, совершенно невозможно, каким-то чудом у них появилась машина.
Она завела разговор с Наумом, подловив его во дворе.
Просить было глупо и неправильно, поэтому Дина сразу перешла к делу:
– Я все знаю о твоих делишках, – спокойно сказала она.
– Что ты имеешь в виду? – Наум медленно направлялся к подъезду, вынуждая Дину бежать за ним.
– Да... А вот в прошлом месяце, например, ты купил по дешевке два блюда без клейма. Я слышала, как ты похвалялся, что александровский фарфор – самый дорогой... Или серебряная корзиночка, кружевная такая, на ней сначала не было клейма Фаберже, когда ты ее покупал, а потом оно откуда-то взялось... Я знаю откуда! – отчаянно крикнула она в спину отцу.
Наум обернулся и тяжело посмотрел на дочь.
– Мне все известно, как ты налоги платишь, про фальшивые накладные. Я правда все знаю и сколько у тебя денег знаю! Я сообщу куда следует обо всех твоих делах! – беспомощно шипела Дина. – Ты можешь купить нам машину, у тебя же это не последние деньги, тебе это почти что совсем ничего!
– Ну сообщишь куда следует, и что? Тебе-то что от этого? Ну посадят меня, дальше что? Анкету себе испортишь, и все. – Кажется, впервые за долгие годы он так внимательно рассматривал Дину.
– Папа, он меня бросит! – Дина жалобно схватилась за живот. – Куда я с ребенком, я и так-то никому не нужна... А машину на тебя запишем, он тебя возить всюду будет. Ну на тебя же запишем! Она же твоя будет, не его!
– Будешь держать его на коротком поводке... – пробубнил Наум и, аккуратно потопав галошами, не оглядываясь на плачущую дочь, понес себя к лифту.
Дина семенила за ним. Вполне по-советски образованная и неглупая, она не задумалась, откуда в ее достаточно патриархальной еврейской семье завелись повадки Павлика Морозова. Она не защищалась перед собой, ссылаясь на вечный фанатизм любви, ей даже просто не было стыдно. Она всего лишь боролась за свое счастье – всем же положен кусок, почему ей нельзя?!
Отец дал деньги, вряд ли от страха, скорее от стыда и неловкости за дочь. Совсем было ушедшие воспоминания о Мурочке почему-то тревожили его все чаще и болезненней. Когда старшая дочь перестала ежедневно маячить перед глазами, а Танечка перестала быть вызывающим умиление пухлым пупсом, Наум все чаще задумывался о своей вине перед Диной. Она стояла перед его глазами жалким нелепым подростком. Да, он любил Танечку больше, но неужели он совсем не любил Дину, просто терпел ее все эти годы? Ну ничего. В конце концов выросла, выучилась, ни в чем не нуждается, а все, что ей должен, ей и Мурочке, он постарается возместить деньгами...
Додик привез Дину с дочкой из роддома на машине – новеньком голубом «Москвиче». Хорошенькая Анечка, вылитый Додик, целый год спала в ванночке, стоявшей на столе, до тех пор, пока в шестьдесят третьем году Наум не купил племяннику, дочери и внучке трехкомнатную квартиру в одном из первых кооперативных домов в Сосновке, рядом с парком. «Это последнее, что я делаю для нее, больше не дам им ни копейки», – говорил себе Наум, печально покачивая головой над коробочкой с драгоценностями. «Что ты весь вечер перебираешь цацки?» – лениво поинтересовалась Рая. Она знала, что ради Дининой квартиры пришлось продать Мурочкины бриллиантовые серьги. Рая ничего не сказала, хотя могла бы напомнить Науму, кто девчонку растил. А кто девчонку растил, тому и серьги, разве не так? А Рая промолчала, ей это зачтется.
Внести деньги за кооператив оказалось недостаточно. Нужно было еще поставить дочь в кооперативную очередь без очереди. «Очередь без очереди», – усмехнулся Наум и опять принялся горестно вздыхать. Рая уже давно спала, а он все кряхтел над кольцами. Наконец выбрал одно, самое дешевое и пышное. Казалось, за этот вечер его носогубные складки стали глубже, словно в них собирались слезы, которые он мысленно пролил, расставаясь с колечками. Конечно, колечко с изумрудом не отличалось безупречным вкусом, но Наум любил все свои вещи, и даже это кольцо, украсившее пухлый палец райисполкомовской дамочки, было слишком для нее хорошо...
В доме рядом с Сосновским парком оказалось много молодых семей, все они хотели обсуждать свое счастье, дружить и веселиться. В течение года двери квартир в доме не запирались, люди с восторженными лицами бродили из квартиры в квартиру. То и дело кто-то просовывался в дверь и кричал: «Эй, хозяева, я на минутку зайду!» За ним моментально появлялись другие соседи: «Ах, вы все сегодня здесь! Я на минутку» – и присаживались пить чай до вечера.
Первый Новый год встречали всем домом в Сосновском парке: елку огромную нарядили, Додик с Диной Анечку в коляске выкатили. Как же они были тогда счастливы...
28 января 1983 года
Позвонила Рая, громко дышала в трубку и наконец сказала, будто протанцевала:
– Фри-доч-ка! Доченька! – Рая не называла так Дину с детства, всего несколько раз до Танечкиного рождения так к ней обратилась.
У Дины сладко ухнуло сердце.
– Диночка, мы получили разрешение! Никому сейчас не дают разрешения, а нам дали! Кончились наши мучения!
Дина молчала. Решение ОВИРа не отпускать Наума и Раю на историческую родину полностью ее удовлетворяло. Государство проявило в данном случае трогательную заботу о ней, Дине, она надеялась, что мама навсегда останется с ней.
– Папе семьдесят лет, какой может быть Израиль с его сердцем, там такой жаркий климат, – слабым голосом проговорила Дина.
Рая недоуменно повела плечом. Отъезд не обсуждался. Они уедут к Танечке. Еще двадцать лет, а то и больше, проживут рядом с дочерью.
Начались сборы.
– Неужели ты все продаешь? – ежедневно интересовалась Дина. – Я, между прочим, твоя старшая дочь, Анечка – единственная внучка. Мог бы и оставить нам что-нибудь. На память. Мне и Анечке.
– Ты, Дина, все уже получила. Не настырничай! – напомнила помолодевшая от счастья Рая. – Квартиру тебе купили, машину купили, Додик на ногах... А это все наше. – Она довольно оглядывала антикварную красоту.
«И Танечкино», – едко добавила про себя Дина.
Наум с легкостью продал старинную мебель. Особенно хорошо ушла ампирная гостиная, пышная и солидная – символ богатой незыблемой жизни. Полные гарнитуры встречались редко, а вот у него был как раз полный. Неожиданно дорого купили Раин туалетный столик, он и правда был невероятно хорош изысканными линиями раннего модерна. Массивный кабинетный диван тоже оказался недешевым.
Мебель вывозили в один прием. На вывоз пришла значительно мрачная Дина, нужды в ней не было, но она желала присутствовать. Она очень надеялась получить туалетный столик, провожая его глазами, чуть не заплакала.
Отодвинули от стены буфет, открыв забитую после ссоры дверь в бывшую Монину комнату.
