Накинув на себя платье, она постучалась в Манину комнату.
Все произошло совсем не так красиво, как спланировала Дина. Прикрыв глаза, она попыталась подставить Косте лицо для поцелуя и даже настойчиво пожевала губами в его сторону. Костя долго не мог понять, чего Дина от него хочет, почему так странно смотрит и придвигается к нему ближе и ближе. Когда Дина вдруг просунула руку под резинку его вялых синих спортивных штанов, он замер от изумления, но быстро пришел в себя и резко оттолкнул ее руку. Чувство от быстрого прикосновения к Косте было чуть брезгливым и необъяснимо грустным, как будто сжимаешь в руке пугливого хрупкого зверька. Никакой эрекции, которой обычно так бурно восхищалась за шкафом Рая, у Кости не было и в помине.
«Поцелуй меня...» – прошептала Дина томно, но Костя только покрутил пальцем у виска. Тогда она решила обойтись без поцелуев. Ей пришлось начинать все сначала. Почти уже ненавидя двоюродного брата и скрывая раздражение под напускной нежностью, она нерешительно-кокетливыми мелкими движениями пыталась овладеть его интимным пространством и телом. На каждое ее завоевание Костя реагировал одинаково: сначала вздрагивал, затем отодвигался и, наконец, смирившись, замирал. «Что с него возьмешь, ему же только шестнадцать», – успокаивала она свою обиду и медленно, чтобы не спугнуть неумелого подростка, продвигалась к цели своего визита, не чувствуя никакого возбуждения. Дина была тверда и довела предприятие почти до логического конца, но в самый решающий момент власть ее закончилась: невзирая на все ее попытки заставить брата, у них все-таки ничего не вышло. Сильно хлопнув напоследок ошеломленного Костю по руке, она убежала, еле сдерживая злые слезы.
Тихое упорство помогло Дине добиться своего. Когда она просочилась в Манину комнату в следующий раз, все получилось немного лучше, правда, ей опять пришлось долго успокаивать глупого мальчишку и практически сделать все самой, благо она четко представляла, что именно ей требовалось. Костя скоро научился понимать, чего хочет его тело, и теперь дверь в его комнату приоткрывалась каждый раз, когда они с сестрой оказывались дома одни. Все происходило у них всегда одинаково, как-то очень сухо, чтобы не сказать злобно, – без ласк и поцелуев. Дина входила в комнату, не глядя на него, садилась на диван, спускала белье, трогала брата пару секунд, Костя коротким ответным движением устремлялся к ней, и все мгновенно заканчивалось. Дине больше не приходило в голову одалживать у Раи белье – для того, чем они занимались, не нужно было красивого белья, не нужно было даже полностью раздеваться, да и требовалось им на все минут пять, а то и меньше. Он ни разу не поцеловал Дину, не коснулся ее с нежностью, в общем, красивой любви, о которой она мечтала, не получилось. Страсти, такой, как за родительским шкафом, не получилось тоже. Тут она себя не обманывала. Почему, Дина знала, но точно знала и другое – опять ей чего-то недодали.
* * *
Костя был тихим «книжным» мальчиком – обедал с книгой, в туалет ходил с книгой. Даже в деревне у Маниных родственников умудрился найти на чердаке сундук со старыми пыльными томами. Учился, правда, не очень хорошо. Однажды Маня послала мужа на собрание в школу, где Моню быстро препроводили к директору.
Принарядившийся в свой единственный костюм Моня переминался с ноги на ногу, не решаясь пройти в страшный кабинет дальше порога.
– Ваш сын – кандидат на отчисление из школы, – пугал директор. – У него двенадцать двоек подряд по географии.
– Да-да, я разберусь, – печально клюнул носом в шелковый шарф Моня и быстренько, убрав с лица обиду, изо всех сил постарался объяснить директору ласковыми глазами, что не надо их исключать, об «исключать» не может быть даже речи, это какое-то ужасное недоразумение, Костя очень хороший мальчик, и он, его отец, тоже хороший. Моня раздумывал, стоит ли между делом поведать директору, что он фронтовик и имеет две медали «За отвагу», но не посмел.
Дома, дождавшись, пока они с сыном останутся наедине, Моня дружелюбно поинтересовался, в чем, собственно, дело. Оказалось, что Костя ни за что не желал рисовать контурные карты.
– Папа, перерисовывать карту – просто потеря времени. Я лучше почитаю, я и так иногда про разные страны больше учительницы знаю. – Костю манили алые паруса и дальние страны, а вовсе не белые листы, испещренные пунктирными линиями.
– Надо делать так, как учительница говорит. И знаешь, что самое главное... Послушай, я тебя научу. Главное – никогда не высовываться. – Это была, кажется, единственная мудрость, преподанная им сыну. – А маме мы ничего не скажем, – подмигнул он, хихикая и гримасничая.
На этом воспитательный процесс был закончен. Больше в школу не вызывали.
* * *
Дина всегда охотилась на брата днем. Высовывалась в коридор, озиралась и тем же скользящим движением, каким много лет подряд шныряла в Манину комнату жаловаться, теперь проскальзывала к Косте за своей долей любви. Уже через пять минут, опять оглядываясь, она вышмыгивала обратно в коридор. Динина тихая сосредоточенность не навела бы соседей на дурные мысли, даже если бы кто-нибудь ее заметил, но она была так осторожна, что ни разу не попалась никому на глаза. Да и конфигурация квартиры способствовала Дининой личной жизни. От прихожей геометрически правильная двухсотметровая коммуналка незатейливо делилась на две части. Направо располагалась основная часть квартиры: пять комнат, ванная и кухня. Пройти в туалет можно было только через кухню. Туалет отделялся от кухни тонкой перегородкой с замазанным белой краской окошком, но соседи давно привыкли готовить под звуки спускаемой воды или соседского желудочного расстройства. Налево, как бы в самостоятельном пространстве, от остальной квартиры отделенном маленьким коридорчиком, как выражались соседи, «жили евреи». Там находились комнаты Гольдманов и Бедных: огромная Наума с семейством и крошечная, двенадцатиметровая, Мани с Моней и Костей. Соседи в этой части квартиры никогда не бывали за ненадобностью, а если хотели познакомить гостей со своей жилплощадью, то обычно в прихожей махали рукой налево, объясняя: «Там у нас евреи живут».
Торопясь к своему женскому счастью, Дина боязливой мышкой перебегала скрытый от соседских глаз маленький коридорчик... Чудны дела Твои... Ведь не месяц она бегала к брату и не год, а почти пять, но этого многолетнего коридорного романа не заметил никто – ни доверчивая Маня, чересчур добросовестно занятая домашним строительством, чтобы отвлекаться от семейной жизни на отдельных членов семьи, ни Рая, чьи бушующие страсти уже окончательно сменила размеренная семейная жизнь. Только Моня иногда смотрел на Дину странно извиняющимся взглядом, как будто сомневаясь в чем-то и одновременно прося прощения за свои сомнения. Но стоило ли обращать внимание на безобидного Моню?
К пятому курсу многие сокурсницы уже были замужем, а остальные нервно торопились пристроиться. Все понимали, что впереди работа в школе, а значит, с надеждой выйти замуж придется распрощаться. Самые дальние гарнизоны были лучше перспективы превращения в унылых полусумасшедших старых дев с пачками тетрадей в руках. Зайдясь в безнадежной ярости, девочки, как заведенные игрушки, в пышных нарядных платьицах продолжали страстную беготню по танцам в военные училища. Пряча беспомощную злобу за натужным оживлением, «ветераны движения» толпились в надоевших залах, подгоняемые сзади подросшими будущими офицерскими женами с младших курсов.
