Кроты забились в норы.
Уставши от работы,
Сейчас мы сдвинем шторы.
Кроты забились в норы,
Уснули в гнездах птицы.
Мы позабудем ссоры,
Мы поменяем лица.
Зажжем огонь в гостиной,
Зажжем свечи огарок.
Я горстку мандаринов
Куплю тебе в подарок.
Сотрем со лба морщины.
Запудрим густо тени.
Ах, лишь на мандарины
Хватило бы мне денег!
– Молодец, умница! А ты знаешь, Машка, что у книготорговли почти самая большая сила бизнеса?
– Что это – сила бизнеса?
– Возьмем, к примеру, водяную кровать – сегодня модно среди разных придурков, а завтра – на фига она людям? А книги, они как хлеб, нужны всегда.
– У-у-у! – опять завыла Маша.
Боба подошел к кровати и сел у нее в ногах. Что-то в воздухе между ними изменилось. Как будто они забрались наконец почти на самую вершину и теперь, замешкавшись на секунду, раздумывали — стоит ли карабкаться вверх или повернуть назад лучше. Боба взял Машу за руку. Чтобы вместе идти на вершину?
– Слушай, – искусственно оживленным голосом произнесла Маша, – мне просто не верится, что ты – это ты... Хотя вообще-то лично я с тобой ни на секунду не расставалась...
Что-то опять неуловимо изменилось, и, с трудом отдышавшись, у самой вершины они, не сговариваясь, повернули назад.
– Маш, скажи мне... А что, Соня очень некрасивая?
– Она будет лучше, вот увидишь! – горячо воскликнула Маша. – Знаешь, это только у вас... то есть у нас, ну, в общем, в России, важна внешность. А в Америке, например, все некрасивые. Она и сейчас замечательная... у нее хитрые глаза и умный нос!
— Ваша Маша приехала и уехала, – продолжала свое Рита. – А мы-то остались! Не убудет с тебя, Наташка! Правда, Гарик?
Гарик что-то строчил. Кивнул, не отрываясь от блокнота.
– Зинаида Яковлевна, вы с нами согласны? – Гордясь, что так легко удалось всех вразумить, Рита требовала одобрения свекрови.
Нет, ну какой она бывает невоспитанной! Не обращая на Риту внимания, обращается к Аллочке, будто Рита и не говорила ничего.
– Как уедет! Ты с ума сошла, Аллочка! Мой сын меня не бросит.
Наташа приподнялась с дивана. Она словно не могла решиться, раздумывая, не лучше ли, как обычно, промолчать. Но ей было сейчас так горько, что, казалось, горечь заполнила ее всю, и что-то вдруг забилось в ней и рванулось наружу, как выпущенная из неволи птица.
– Ваш сын? Вас не бросит?! Может, вы забыли. Зинаида Яковлевна, но он уже один раз вас бросил. Из дома ушел... Что бы с ним тогда было, если бы не я!
– Ты успокойся, Наташа, не будем друг друга винить в том, что сейчас происходит, – брезгливо рассматривая заплаканную невестку, ответила Зинаида Яковлевна и, подумав мгновение, встала в стойку: – Если бы не ты? Вернулся бы домой как миленький!
Оторвавшись от блокнота, Гарик не преминул встрять:
– Ну, т-тебе осталось т-только сказать, что т-ты ему всю жизнь отда-ала...
– Я... отдала, конечно, – растерянно подтвердила Наташа.
– А он т-тебя п-просил? Может, б-был бы т-те-перь не т-торгаш, а п-приличный человек...
– Ах так, вся ваша семейка за него, вы все против меня. – Наташа уже знала, что скажет сейчас ужасное, непоправимое, что навсегда разрушит пусть хрупкое, пусть внешнее, но все же согласие... Ну и пусть, ей уже все равно. – Значит, если бы не я, он вернулся бы домой? И жил-поживал бы с вами?
Тогда, в двадцать лет, непарадное замужество, без фаты и машины с куклой на капоте, объезжающей Марсово поле, Стрелку и Медного всадника, казалось ущербным, – второй сорт. А уж вовсе не выйти замуж, жить без брака?! Вот так, просто, как они с Бобой, – взять и начать жить.
– А почему он на тебе не женится? – сочувствовали девчонки.
Любое участие после смерти отца для Наташи – острый нож. Пока Машу и мальчиков Любинских любили, она это сострадание ложками ела, на всю жизнь наелась.
– Неужели он тебя не любит? – говорили девчонки. – Странно, ты такая красивая, а он... Да еще и не женится!
Боба не женился. Наташа забеременела НЕ ЗАМУЖЕМ, ходила с животом НЕ ЗАМУЖЕМ. В роддоме перед выпиской медсестра, посмотрев Наташину карту, спросила: «А забрать-то тебя с ребеночком есть кому или такси вызвать?» Наташа удивилась, потом поняла и заплакала. Медсестра потому спросила, что в графе «муж» противным почерком было написано: «семейное положение – не замужем». Это НЕ ЗАМУЖЕМ было страшным Наташиным врагом. У НЕ ЗАМУЖЕМ была насмешливая ухмылка, кривые клыки и грязные, больно царапающие когти...
Как они смеют! Кем она себя чувствовала, сидя с ребенком одна целыми днями, – Бобиной женой или матерью-одиночкой?!
Вдруг, когда Соне исполнилось два года, он пришел вечером и сказал деловито:
– Завтра идем в ЗАГС.
И ни цветочка, ни обручального кольца, ничего! Поженились и стали жить, как раньше...
Наташа плакала, стучала зубами о рюмку с валерьянкой, отталкивая Нинину руку.
«Господи, вот попали! Просто психодрама у гастронома. Как в плохом советском кино! Как бы слинять», – тоскливо думал Антон, стараясь не смотреть на некрасиво раскрывшую рот Наташу.
– А ты, мама! Помнишь, как кричала: «Ты испортила себе жизнь», «Живешь в наложницах!». Вот так и кричала – «в наложницах». Представляете, Зинаида Яковлевна?! А вы тогда говорили вашему сыну: «Ты должен жениться»...
– Прекратите бабские разговоры! – стукнул кулаком по колену Любинский. – Что толку скандалить! И потом, Наташа, здесь ребенок! Держи себя в руках, стыдно! А ты, Соня, иди к себе.
– Соня, сиди! Пусть ребенок знает, кому он нужен, а кому нет! – выкрикнула Наташа и, обхватив колени руками, принялась раскачиваться, глядя прямо перед собой.
Рита восхищенно глядела на Наташу.
– Ну ты даешь, тихоня! На глазах превращаешься из гусеницы в бабочку!
Прижимая Соню к себе, Нина попыталась плавно, маленькими нежными толчками вывести ее из комнаты.
