Наташа внесла торт – любимый Машей коричневый корж, густо намазанный сметанным кремом и выложенный сверху ягодами.
– Чур, мне вишенку! – закричала Маша.
– Пересядь ко мне, а то этот ангел так надушился, – прошептал в ответ Боба, – неужели она сама пахнет еще хуже, чем эти мерзкие духи...
– Тише!
Маша бесцеремонно ткнула Бобу пальцем в бок и с видом воришки, застигнутого на месте преступления, покосилась на Наташу. Наташа нисколько не изменилась в лице. Значит, не услышала. Ф-фу, слава богу! Бабушка говорила, сплетничать – грех. Достойный человек не только не станет пересуды разводить, но и не услышит чужих сплетен.
Отвалившись от торта, Маша смогла вновь уделить внимание происходящему. И поняла, что день рождения выходит неправильным – склочным и невеселым.
– Ребята, – дурашливо закричала она, – опомнитесь, это мы от жары такие злобные! Наташка, прости меня, пожалуйста, я больше не буду называть тебя ангелом! Все немедленно простите всех!
– Да-да, – закивал Володя. Ему было неловко. День рождения у парня, а он со своими нравоучениями! Был бы Юра Раевский, он бы не позволил так все испортить. А Принцесса какая умница. – Бес попутал! – радостно признался он.
– Лично я чувствую себя пожилым объевшимся червяком, – старушечьим голосом задребезжала Маша. – Я посижу, а вы, молодые, можете поиграть в пинг-понг.
– С ума сошла, даже сейчас еще душно... и темнеет уже, – лениво откликнулся Боба.
Гарик оживился, но выразить желание прямо казалось ему недостойным, поэтому он с показным безразличием ждал.
Зорко следившая за выражением его лица Зина одобрительно кивнула:
– Играйте-играйте, а то вы все какие-то вареные, от этого и злитесь. Я сейчас фонарь зажгу.
...Азартно покрикивая, Нина бегала-носила свое полненькое тело вокруг стола, мазала и смеялась каждой своей непринятой подаче.
– Я выиграл, – крикнул Боба, – кто со мной?
– Гарик, давай ты, – предложила Маша и направилась к Антону.
Увидев, как Гарик с напряженным лицом, будто жизнь свою на кон поставил, привстал со своей любимой ракеткой в руке, Зина напряглась. Она всегда волновалась – как бы не обидели Гарика. Чтобы не взволновался, не расстроился, не проиграл, а лучше выиграл.
Гарик выигрывал. Владимир Борисович и Зинаида Яковлевна расслабились, заулыбались.
– Ну, Боба, давай! – закричала Маша, наблюдавшая за игрой, примостившись на корточках под кустом. – Бо-ба, Бо-ба!
Боба встрепенулся, собрался, а Гарик напрягся, и вместе с ним напряглись родители.
– Боба, давай, – тихо сказала Наташа, незаметно прислонившаяся в сторонке к яблоне.
Странно, подумала с внезапной завистью Нина, что она в Бобе разглядела? Чего другие не видят? Вот Бобины толстые коленки. Видно, что плюшевый. Машу обожает, тоже видно, и больше ничего. А для Наташи – он, наверное, мужчина, сильный, пугающий. Это справедливо. Чем больше в мире любви, тем лучше. Жаль только, не получалось так, чтобы все-все всем-всем ответили. Наташа любит Бобу, Боба любит Машу, а Маша любит Антона. Сама Нина еще никого не любила. Вообще была какая-то поздняя, все уходило в дружбы... Что там у них происходит?
А-а, Боба начал играть всерьез. Гарик кричит, отбегает, возвращается...
– Мне пора на электричку, – тихо сказал Антон в общей суете.
– Как? Ты не остаешься ночевать? – растерялась Маша. – Давай отойдем! – Она потянула Антона в темноту, к смородиновым кустам.
Маша возлагала на сегодняшний вечер большие надежды. Антон последнее время опять принялся исчезать. Только он умел вот так: позвонил – не позвонил, пришел – не пришел. Встречаться наедине им было негде – у Нины нельзя, Маше казалось, что только она войдет в эту комнату – ее стошнит. Дома тоже не получалось. Боялась, что опять случится то странное с ней – сожмется и не впустит его. Да и он не хотел – смеялся и говорил: ладно, мол, что не впустит, а вдруг не выпустит... И еще, дома как-то стало от родителей тесно. Весь дом заполняли теперь их улыбки и еще что-то непонятное.
– Как, ты можешь сейчас уехать? А я? – не веря, что он всерьез, требовательно, с сознанием своего права, спросила Маша. – А я?! Мы с тобой вместе или нет?
– Раечка, как ты не понимаешь, я уже давно с тобой расстался... Просто не было случая тебе сказать.
...Гарик разнервничался, начал мельчить, мазать и вдруг с размаху шваркнул ракеткой по столу. Старенький стол вздрогнул. Гарик еще раз промазал и с силой разломал об стол ракетку пополам.
– Я не выигрывал у него, мама! – испуганно пробормотал Боба. – Он сам расстроился, я не виноват...
Неловкую ситуацию спас Антон. Выступив из темноты, пожал руку Бобе, чинно поблагодарил Любинских, махнул рукой девочкам – пока! Старшие Любинские еще не успели привести в порядок сердитые лица, как он скрылся за поворотом.
– Эй, ты куда? – вскрикнула Нина вслед убегающей за ним Маше.
...Маша догнала Антона, задыхаясь, вцепилась в руку, все еще не понимая.
– Почему так неожиданно, что я сделала? – Она со всхлипом вдохнула душный воздух. Показалось, не в книжном, а в буквальном смысле перестали держать ноги. Как это вдруг, посреди жизни, посреди разговора, когда все было хорошо и ничего не предвещало! Вот так с ним всегда. Только расслабишься, он тебе – раз и удар под дых.
– Ну, Раечка... – Антон явно скучал и не знал, что ответить.
На эту скуку Маша и отреагировала:
– Я просто хотела тебя спросить... где моя книжка, ну помнишь, серая такая невзрачная книжечка с картонной обложкой. «Пустынники». Поэма А. Крученых, – издевательски четко произнесла она каждое слово, ужасаясь тому, что говорит. – Букинистическая ценность. Ты ее взял домой посмотреть. И не отдал. Если ты сегодня со мной решил расстаться, то где же моя книжка?..
– Бедная ты, Раечка, – отозвался Антон уже из далекой темноты. – Я просто забыл, понимаешь? Зачем мне ваша книжка?..
Маша медленно брела к дому. Зачем она это сделала? Зачем, зачем...
В конце лета Володя Любинский почему-то всегда задумывался о вечном. Проходит жизнь, взрослеют дети... И сейчас, смягченный коньяком и печалью теплого августовского вечера, не кричал, а говорил с сыном почти интимно, тихо и размеренно.
– Я с тобой как мужик с мужиком. Ты пойми, Маша чудная девочка, наша принцесса... Только она не для тебя.
Боба стоял перед ним как первоклассник. Смотрел в сторону, покачивал ногой, покусывал губы.
– Ты уже сейчас не мужик, а готовый подкаблучник... – Отец говорил с такой энергичной силой и в то же время так необычно доверительно, мягко, почти любовно, что Бобе показалось, он изнутри плачет, так его обожгло. – Из тебя ничего не выйдет, так и будешь всю жизнь ей в глаза заглядывать... Не крути пейс! – не удержавшись, рыкнул Любинский.
